Бумажный домик
Шрифт:
Она обращает внимание на наши юбки, пояса, туфли. Она замирает у краешка стола и как завороженная разглядывает фотографии в «Вог», «Элль» или «Мари-Клер».
— Посмотри, какое потрясающее сочетание цветов! И эти карманы полукругом — это что-то новенькое, не правда ли?
— У Аллегры, — говорит Жанна, — в голове одни тряпки. Не знаю, думает ли она когда-нибудь о чем-то другом.
Может, и так, не знаю. Аллегра хочет ребенка, но ее муж Рене против. («Произвести на свет ребенка… такая ответственность… вся политическая конъюнктура… бомба…»)
— Он боится, что шум помешает ему работать, — безмятежно объясняет Аллегра, — но когда ребенок появится, он привыкнет.
И она готовит приданое.
— По утрам он пьет у меня теплый лимонный сок, — нежно говорит Аллегра. — Я считаю, что у него больная печень.
Ко мне рвется один сумасшедший автор. У нас в гостях Аллегра. Мы с Жаком держим совет. Если я приму его, не поощрю ли я тем самым его безумие? А если не приму, не уклонюсь ли тем самым от своего долга перед издательством, которое… Мы вспоминаем писателей прошлого, страдавших нервными расстройствами, мы говорим о неврозе как социальном явлении, о бессилии властей и психоаналитиков. Время идет. Долорес в смятении просовывает голову в дверь: «Он мечется, как зверь в клетке. Он грызет ногти. У него все лицо дергается». Над нами нависает тень катастрофы. А в рукописи его что-то есть.
— Ты представляешь себе этого типа в «Лектюр пур тус»? [11] — спрашиваю я малодушно.
— Нельзя решать вопрос о рукописи, думая о «Лектюр пур тус», — отвечает Жак.
— Нет, конечно, но ведь он от нас не отвяжется, придется выслушивать про все его несчастья, он будет звонить нам в полночь, выставит нас на посмешище…
Нам и так хватает хлопот с психически здоровыми авторами. Помню одну мамашу, которая звонила мне в одиннадцать вечера, прерывая мой первый сон, и кричала, что ее сын — гений. Через неделю мне это уже не казалось таким трогательным. От сумасшедших быстро устаешь.
11
«Чтение для всех» — популярный ежемесячный журнал.
И все же я иду к нему, чтобы отдать себе отчет в размерах катастрофы. В столовой — умиротворенный, улыбающийся, ну настоящий джентльмен — сидит наш «псих» (каждые пятнадцать секунд у него чуть заметно подергивается рот) и слушает щебетание Аллегры, которая устроилась рядом. Мне без всякого труда удается его выпроводить, он спускается по лестнице с рукописью под мышкой и снизу в последний раз машет рукой Аллегре.
— Как, это тот самый? — спрашивает она.
Я знаю, что Жанна, несмотря на всю свою доброту, считает Аллегру глуповатой. Красавицей ее тоже не назовешь, но это не так уж и важно.
Трини
Несколько недель я думала, что совершенство все же достижимо. Долорес вновь сбежала от нас и торжественно вселилась на улицу Сены в качестве консьержки, ее место заняла Тринидад, которую мы зовем Трини. Это женщина пятидесяти лет, чистоплотная и опрятная, красотой особенной не отличается, крепкая и коренастая. «Кубышка», — говорит Даниэль. Но, похоже, она наделена массой хозяйственных достоинств.
— Что ты думаешь о Трини? — робко спрашиваю я Жака.
— С точки зрения пластики интереса не вызывает, — коротко бросает он.
Альберта тоже не проявляет никакого энтузиазма.
— В нашей рождественской пьесе она участвовать явно не сможет. Сразу видно, театр она не любит.
— Скукота, — таков лаконичный приговор Полины.
Что касается Венсана, который всегда очень четок и педантичен.
— Прежде всего хочу отметить, что ей явно не хватает пред-ста-ви-тель-но-сти… — определяет он, тщательно выговаривая каждый слог.
Я злюсь на себя, и, как всегда, отчасти меня возмущает моя же собственная слабость.
— Дети, когда вы наконец усвоите, что прислуга в доме существует вовсе не для того, чтобы служить вам моделью или источником вдохновения (это для Жака), играть на флейте, блистать драматическим талантом и развлекать вас, а для того, чтобы готовить еду и пришивать пуговицы. И если она делает это хорошо, то я предпочту ее всем певицам, флейтисткам и другим живописным персонажам, по милости которых я до этого времени всегда стирала белье сама!
В этот день я чувствую себя истинной фламандкой; Трини в широком, безукоризненной чистоты фартуке (о шлепанцы Долорес, окурок в уголке губ! Вызывающие свитера Консоласьон! Луизетта, которую я однажды застала моющей посуду старой зубной щеткой! Лифчик Мари-Луизы, забытый на камине!); в этот день Трини мне кажется чистой, и прекрасной, и исполненной достоинства, как начищенный до блеска медный поднос. Она принадлежит к числу женщин маленьких и полных, но удивительно живых и на редкость проворных. Она молчалива. Она все время подбирает с пола различные предметы, которыми усеяна наша квартира. А вечером к аромату жаркого в столовой (она же мастерская и гостиная) примешивается запах мастики. Я просто не верю своему носу. И вспоминаю родину. А Трини к тому же прекрасно готовит: баклажаны, обжаренные в сухарях, эскалопы по-венски, с хрустящей корочкой, жаркое, сардины, приправленные травами, сменяют друг друга на нашем столе. (О клейкие спагетти Долорес! Жирный, безвкусный гуляш Франки! Сероватые бифштексы, сочащиеся прованским маслом!) Я начинаю беспокоиться.
— Трини, вам денег на продукты хватает?
— Трини денег всегда хватает. Трини умеет выкрутиться, — заявляет она хвастливо. — Трини — это не Долорес. Она экономна. У нее полный порядок. Она ни крошки не выбросит. Она…
Конечно, Трини довольна собой. Наверное, кастильская спесь. Но даже самые великие умы грешат порой этим недостатком. Белье починено, все пуговицы пришиты, в шкафах — полный порядок, и кажется, что, освободившись от слоя пыли, они прямо лучатся довольством. Трини заменяет лампочки, вычищает пепельницы, вытряхивает из корзин бумаги, выбрасывает мусор. Собаку кормит регулярно. Феерия.
Я забеременела. Что ни день, то сюрприз для меня: сочный бифштекс, изысканный салат. Однажды она принесла мне завтрак в кровать. Тревога моя нарастает. Но она:
— Не волнуйтесь. Трини заботится обо всем. Трини не Долорес. Трини…
Мы качали головой, испытывая мимолетные угрызения совести по отношению к Долорес и ее стоптанным шлепанцам. «Вы слышите, как чирикают воробьи? Они поют мне хвалу», — говорит инфанта у Монтерлана. Трини была своего рода инфантой, скрывавшейся под суровой непривлекательной внешностью. У меня случился выкидыш. Жак пришел в больницу навестить меня через четыре дня после того, как это случилось.
— Ты ведь еще не знаешь… Трини… — начал он, посмеиваясь, но все же с озадаченным видом.
— Что Трини?
— Сегодня утром она улетела в Испанию, не предупредив и не оставив даже записки… Я узнал это от соседки, та видела, как Трини садилась в такси, чтобы ехать в Орли.
— Трини?
— Да, Трини. Но самое потрясающее…
— Что?
— Вместе с ней исчезли все мои рубашки, все рубашки Даниэля, столовое белье и полотенца.
— !!!
— Час спустя после ее отъезда я встретил Виолетту (еще одна испанская знаменитость улицы Жакоб), и она сказала мне: «Так, значит, Трини вас покинула? Вы бы хоть отвезли ее в Орли на машине, у нее было столько багажа!»