Бумажный домик
Шрифт:
Те, кто заходит случайно. Иногда они уходят и не возвращаются. Это меня огорчает. Потому что дружба важнее самих друзей. «Лестно слышать», — обижается Жанна. Иногда так трудно понятно выразить свою мысль.
И иногда так трудно понять. Я тугодум, все перевариваю медленно. Рефлексирую, анализирую. И нередко именно те, кто говорит не задумываясь, вдруг подсказывают мне нужные слова. Они приходят, уходят, и после них порой остается слово, улыбка, которые дороги мне, мне хочется сказать за это спасибо… Но они уже ушли. Может быть, они вернутся, может быть… Мне бы очень хотелось. Хотелось, чтобы в наш дом можно было заходить, как заходят в кафе, на вокзал, в церковь. Только эти сравнения слишком преувеличены. Скорее как в бумажный домик, вроде японских домишек — нараспашку, со всех сторон открытых ветру, легоньких, почти не касающихся земли, как бы только символ дома, но и этого достаточно, потому что мы все тут вместе.
— Вместе,
Мое лирическое настроение испаряется.
Сквозняки
Дело в том, что бумага не держит тепла. Все тепло только от нас. А если больше нету сил…
Тогда катастрофа. Ты возвращаешься домой: работа не идет, и хуже того, тебя гложет сомнение, не бесполезны ли все эти муки — зачем я подбираю слова, строю фразы? Рукопись, с которой было связано столько надежд, повсюду отвергнута. И книгу мою вполне искренне находят банальной и скучной, «Фигаро» доказывает это в двух колонках. День, такой свежий, сверкающий как фарфор, блекнет по мере того, как наваливаются каждодневные обязанности. Мария-Простушка опять приготовила обед из полуфабрикатов. Пахнет жареным луком. Альберта ожесточенно играет этюды Черни, но, по-моему, с отвращением и без особых успехов. В сегодняшней почте мелькают налоговые квитанции, напоминание о долге от «Семейных пособий», чистые бланки деклараций о доходах — все это сейчас перекочует в уже набитый такими бумажками ящик. Зачем я это делаю? Я ведь прекрасно понимаю: чем больше их будет скапливаться, тем тревожнее будет у меня на душе. Ну и пусть! Столовая: гаммы. Кухня: Мария-Простушка беседует сама с собой. Комната Дани: музыкальная репетиция, Бобби поет, Даниэль бренчит на моей гитаре (сегодня я очень остро ощущаю, что это моя гитара), в то время как Пьери, у которого вечно болит горло, лежит на кровати: у него температура. Комната девочек, комната Венсана: чудовищный беспорядок. С неубранной постели Альберты спрыгивает хомяк. Голубь Венсана безмятежно гадит на письменный стол (шмяк!). Вспомнив статуи в Лувре, я пытаюсь представить себе, во что превратится через год комната Венсана. В прихожей свалены чемоданы и одежда — на любой вкус, любого цвета, правда, вся словно из мусорного ящика. Только и осталось заняться торговлей старьем.
Полина, заболевшая коклюшем «в ослабленной форме» (почему у моих детей все болезни протекают «в ослабленной форме» и сопровождаются большим приливом энергии? «Все из-за прививок. Это очень нездорово», — считает мама), разрезала на моей кровати «Помм д’Апи», газету маленькой христианки. Резать бумагу ножницами — полезное и нормальное занятие для ребенка, который вынужден сидеть дома. Но почему на моей кровати?
— Я выздоровею только у тебя в спальне.
Все они один за другим твердили мне одно и то же, что бы Бог нам ни посылал: грипп, ангину, отит, корь, краснуху или свинку. И я благодарила Бога за столь нежную привязанность и каждый вечер во время этих гриппов, ангин, краснух ложилась в кровать, благоухающую мазями от насморка, похрустывающую крошками печенья, усеянную обрезками бумаги, с огромным липким пятном на подушке, которое, увы, обнаруживала слишком поздно, когда уже погружалась в сон, а спускаться за чистой наволочкой значило распрощаться со сном окончательно. И частенько, что поделаешь, я прижималась к этому пятну щекой с любовью, с доверием и с первыми словами вечерней молитвы: «Благословен Господь на небесах и мир на земле…» — уже засыпала.
Так почему вдруг сегодня — пустота и пресыщение? Почему все поблекло, помертвело, опротивело и жизненные силы покидают меня? Рисунки детей на стенах — всего-навсего помятые бумажки, беспорядок. Картины Жака, загромоздившие прихожую, — проблемы. Когда выставка? Кто купит такие махины? И пальто, сваленные в коридоре, — это только одежда и ничего больше, и галдеж — не что иное, как галдеж; шаги на лестнице, прощания — словно чужие люди прощаются и топчутся на вокзале; все потеряло свой смысл, одна сплошная толкотня.
Надо позвонить монсеньору П. из епархиальной комиссии. Подписать петицию в защиту РТФ. Написать в издательство «Сей», рекомендовать роман Жоржа. Прочитать повесть Паскаль, заполнить бумаги на Марию-Простушку. Зайти в банк. Заплатить наконец зубному врачу. Заполнить еще одну бумагу, на сей раз для Альберты, конкурс юных пианисток. Полину — на рентген. Поблагодарить Симона, он прислал свою книгу И все это надо, надо, надо…
В голове моей сумбур, неразбериха. Почему я так и не делаю по утрам гимнастику и не читаю газету, чтобы «быть в курсе»? Запускаю свое здоровье, пренебрегаю общественными обязанностями? Удастся ли мне вырваться к парикмахеру и попасть на обед к мсье Луазелю (отвергнутому автору) или к
В голове моей хаос и сумятица. Можно ли иметь детей и работать? Можно ли интересоваться политикой и уберечь свой внутренний покой? Можно ли быть доступной для всех, но, если понадобится, остаться в одиночестве? И уж совсем банально: можно ли открыть свой дом друзьям, друзьям друзей, прохожим и сохранить в нем хоть какой-то порядок и пристойность, можно ли приобщать детей к поэзии, к музыке и балету, разрешить им вволю рисовать, вырезать, клеить, петь и при этом не превратить их в страшных лентяев с кривыми зубами, неприспособленных к жизни в обществе?
Когда утрачиваешь свой дар
Кругом противоречия; я блуждаю, как чужая, в собственном доме, в собственной жизни.
В собственной работе. Как-то я прочла научно-фантастический рассказ, где герой, наделенный особым «даром» (обожаю это выражение, в научной фантастике его встречаешь на каждом шагу. Что делают герои в критической ситуации, повиснув на краю крыши, упав в ров со змеями, когда им надо пройти сквозь стену или прочесть мысли врага? Они пользуются «своим даром»), прогуливаясь по старому кварталу, выходит вдруг на улицу, которой давно не существует. Такая улица действительно была когда-то, но ее сожгли во время эпидемии. Однако герой благодаря «своему дару» вновь находит дорогу в незримое прошлое и, само собой разумеется, проходя по улице, встречает и ее прежних обитателей. В этих наивных рассказах столько мудрости. Дорогу незримого находишь и теряешь. Вчера еще чудесный сюжет сегодня становится банальной историей. Ясное, очевидное, понятное — это капля воды, переливающаяся на солнце, но если свет меркнет, капля исчезает. Так и с героем, который не может больше отыскать начало своей потерянной улицы. Он утратил «свой дар».
Краска, музыка, все то, что жило, что имело смысл в этом доме, в этой жизни, исчезло. Вместе с ветром бумажный домик покинула жизнь. Он превратился в ненужное хрупкое сооружение. А мне предстоит преодолеть эту пустыню. Делать вид, что все в порядке. Улыбаться и даже напевать. Читать, писать, расшифровывать или чертить самой бессмысленные закорючки. Интересоваться рисунком, которого не вижу, песней, которую не слышу. Это ужасное проклятие, которое лежит на шекспировском Юлии Цезаре: «Не hears nо music», [13] я ощущаю всю его тяжесть. Так наступает страшное время: «I hear no music». [14]
13
Он не слышит музыку (англ.).
14
Я не слышу музыку (англ.).
Нет, я не «потеряла веру», это абсурд. Но на повороте дороги я утратила «свой дар».
Даниэль
Значит, придется обходиться без него. Делать вид, что все в порядке, и сразу возникает проблема искренности. Одна из ложных проблем, с которой мы чаще всего сталкиваемся в повседневной жизни христианина. Тебя тянет съязвить, но ты останавливаешься в последнюю минуту, тебя душит негодование, которому ты не даешь вырваться наружу, но внутри все клокочет, терпению приходит конец, руки так и чешутся расправиться по-свойски, но ты терпишь, скрипя зубами, если нет в тебе сейчас радости, любви, непосредственности, этого «будьте как дети» перед Богом, что и составляет наше счастье, как это скрыть? И надо ли это скрывать?
И вот в душе мрак, опустошенность, и все тянет к притяжательным. Мое время, моя работа, моя ванная. Почему я должна тратить мое время, читая рукописи, отвечая на письма и звоня по телефону; почему я должна жертвовать моей работой, если Саре, домработнице, работающей «за харчи» и оставшейся ночевать из-за ссоры с теми, кто ее приютил, вздумалось поболтать? И почему в моей ванной должны плавать носки Жака и Даниэля, а они сами сидеть сложа руки и ждать, когда я их выстираю… Я стараюсь не показать свое раздражение, намекаю на какие-то неприятности «в издательстве». Как же удобно иногда «состоять на службе»! Я продолжаю что-то делать, говорить точно заводная. Но шила в мешке не утаишь.