Бунин и евреи

Уральский Марк Леонович

Анализ критической литературы того времени, высказываний в переписке Розанова с Флоренским²³, да и его собственные сетования на сей счет в конце жизни²⁴, позволяют утверждать, что, в отличие от Бунина и иже с ним, в том числе и самой Гиппиус, Розанов, как ни крути²⁵, выступал в «деле Бейлиса» как юдофоб-теоретик, и в этом качестве – что показательно с точки зрения духовной атмосферы тогдашнего российского общества! – оказался персоной нон грата в глазах всей демократически ориентированной русской интеллигенции. Символисты (Мережковский, Гиппиус, Соллогуб, Минский²⁶), с коими он при всей своей консервативности был близок, с ним рассорились, критические реалисты, а Бунин в особенности, игнорировали и даже презирали. Розанов тоже в долгу не оставался, уничижительно – по сравнению с возвеличиваемыми им классиками XIX в. – аттестуя современных ему писателей и литературу

в целом: «Поэтому нет ли провиденциальности, что здесь “все проваливается”? что – не Грибоедов, а Л. Андреев, не Гоголь – а Бунин и Арцыбашев. Может быть. М. б., мы живем в великом окончании литературы»²⁷.

Куда более плоскими и грубыми были юдофобские наскоки Виктора Буренина – «вурдалака русской газетной критики», и в то же время одного «ин из самых даровитых писателей правого лагеря»²⁸. Буренин пользовался широкой известностью как старейший (1868–1917 гг.) литературный критик и обозреватель суворинского «Нового времени» – печатного органа, имевшего, во многом благодаря его собственной в нем активности, репутацию сервильной – «Чего изволите-с?» – реакционной и беспринципной газеты. Выступая с литературно-публицистической позиции, нововременцы хулили критических реалистов и, в частности, Бунина «за нездоровое пристрастие к изображению “мути и грязи жизни”»²⁹.

В. Н. Муромцева-Бунина писала мужу 11 апреля 1912 года:

«Сейчас я получила вырезки из газет. Очень ругает тебя “Новое время”. Кончается так: “От писаний наших венчанных лаврами изящных словесников становится не по себе”. Это по поводу “Захара Воробьева”»³⁰.

Помимо осуждения русских литераторов, писавших «очернительские пасквили» на Россию, нововременцы бичевали также иностранные влияния, на которые так падки были интеллектуалы «серебряного века», в первую очередь, конечно, европейский модернизм. В распространении западных модернистских идей и декадентских настроений Буренин обвинял – и небезосновательно! – главным образом евреев. Так, например, в просветительской активности известного в начале 1910-х гг. писателя, драматурга и публициста-сатириконца Осипа Дымова³¹, занимавшегося помимо прочего и переводами А. Шницлера³², он видел «проявление “жидовских извращений национального русского духа”»³³.

Критики консервативно-охранительского толка постоянно обвиняли русско-еврейских писателей в протаскивании модернистской эстетики в русскую литературу. Осип Дымов, Аким Волынский, Николай Минский, Семен Юшкевич… являли собой – как заявлял со страниц «Нового времени» Буренин, «еврейских литературных клопов, зажигающих русскую литературу наглой и бездарной декадентской чепухой, которую теперь выдают за самое модное и за самое превосходное “творчество”»³⁴.

Интересно, что и к Бунину, казалось бы, классицисту и коренному русаку, и не менее чем он сам охранителю русской целокупности³⁵, сей литературный Цербер так же относился со злобной неприязнью. Уже по поводу первой его книги – И. Бунин «Стихи 1887–1891», Орел 1891 год – Буренин, например, писал: «еще одна чесночная головка появилась в русской литературе»³⁶, а затем, по прошествии многих лет все в том же «Новом времени», в статье, «озаглавленной “Пасквиль на Россию”, говорил о “тенденциозном дегте”, об “изобличении России, русского народа”, о “граде хулы и клеветы” и т. д. От него не отставали и социалисты-революционеры»³⁷.

Еще более программным юдофобом являлся другой известный нововременский публицист М. О. Меньшиков, считающийся идеологом русского этнического национализма, который он обосновывал, во многом опираясь на труды Хьюстона Стюарта Чемберлена, где евреи выступают как негативная расовая сила, разрушительный и вырождающийся фактор истории. В своей статье 1909 г. «Правительство и евреи» он писал:

«При всевозможных условиях еврей – ростовщик, фальсификатор, эксплуататор, нечестный фактор, сводник, совратитель и подстрекатель, человеческое существо низшего, аморального типа. Он ненавидит христианство не потому, что держится своей первобытной и грубой религии. Он органически чужд христианству, то есть по прирожденным нравственным, вернее – безнравственным инстинктам. Книжные метафизики этого не видят, а простонародье, в которое евреи вкраплены, на своей шкуре чувствует эти неизменяемые в веках еврейские недостатки. Так называемые гонения на евреев были вызваны не чем иным, как нестерпимым засильем еврейским и их хищничеством. Уже второе столетие всюду в Европе под влиянием метафизического законодательства нет и тени гонений, но паразитизм евреев именно теперь дошел до невероятной степени»³⁸.

Вторя ему в подобного рода обличительной полемике, Василий Розанов разъяснял русскому читателю, что:

«Еврей находит “отечество” во всяком месте, в котором живет, и в каждом деле, у которого становится. Он въязвляется, врастает в землю и в профессию, в партии и в союзы. Но это не фальшь, а настоящее. И везде действует легко (с свободою) и с силою, как родной.

Он в высшей степени не чужой везде, со всеми. Общее предположение, что евреи ведь чужие, – верно только в половине. В каком-то одном и таинственном отношении они и есть везде и всем чужие. Но столь же верно и неодолимо то, что они и близки, до “единокровности”, со всеми. Отсюда проистекают некоторые мелочи, например знаменитое “жидовское нахальство”, которого сами евреи не замечают и даже не понимают, о чем мы говорим. Нас поражает и мы не выносим, что в России они ведут себя и разглагольствуют, “как мы”; а они и чувствуют себя, “как мы”, и так говорят и ведут себя. Отсюда (отчасти) побои, и – то, что евреи так этого не понимают»³⁹.

Кстати сказать, В. В. Розанов является единственным писателем из правого национал-охранительского лагеря, вошедшем в «золотой фонд» русской литературы начала XX в. Все остальные в художественном отношении не породили ничего достойного, а посему заслуженно канули в историческое небытие.

Помимо национал-патриотов всех мастей антиеврейский дискурс велся и в кругах так называемых декадентов. Здесь он носил сугубо метафизический характер. Такие звезды первой величины из стана русских символистов, как Блок, Белый, Эмилий Метнер⁴⁰ и др., были, образно выражаясь, насквозь пропитаны теоретической юдофобией, идеями расовой борьбы арийцев и семитов на европейской культурной сцене⁴¹, ⁴². Вот один только пример, касающийся личности Александра Блока:

«Литературовед Илья Груздев⁴³ рассказывал Роману Гулю⁴⁴ о “Дневниках” Блока, над рукописями которых он работал в 1920-е гг. для их издания: “Нельзя полностью издать, ну никак нельзя, – ты себе не представляешь, какой там густопсовый антисемитизм”»⁴⁵.

Весьма примечательна в этом контексте и статья Андрея Белого «Штемпелеванная культура» (1909 г.)⁴⁶, в которой автор выступил против повсеместной, как ему представлялось тогда, «иудеизации» русской культурно-общественной жизни. А в знаменитом романе А. Белого «Петербург» прозорливые критики сразу же усмотрели «помимо традиционного, “политически-бытового” антисемитизма <…> “глубоко знаменательное умонастроение ‘мистического антисемитизма’”, которое очень показательно для переживаемого времени и все более и более охватывает круги “кающихся интеллигентов”»⁴⁷.

Даже определяя «юдобоязнь» литераторов «серебряного века» как вполне естественную для костнопочвеннической среды русского общества реакцию на энергичное проникновение в его культуру «чужеродной прелести», нельзя не удивляться накалу шедшей тогда полемики, которая нередко захлестывала даже писателей из так называемого прогрессивного лагеря. Наиболее известный пример такого рода дискурса – «Чириковский инцидент»⁴⁸. Событие получило свое название по имени одного из главных участников, писателя и драматурга Е. Н. Чирикова, прославившегося в начале XX в. своей декларативно юдофильской пьесой «Евреи». Страсти разгорелись, в сущности, по пустячному поводу, но запальчивость, с которой несколько лет (sic!) велась полемика в печати и в частной переписке, свидетельствовала о накопившихся в русском литературном сообществе досады и раздражении по «еврейскому вопросу».

Суть инцидента состояла в том, что 18 февраля 1909 года в петербургской квартире актера Н. Н. Ходотова в присутствии большого числа видных представителей литературного сообщества происходило авторское чтение русскоязычного варианта пьесы еврейского драматурга Шолома Аша⁴⁹. Пьеса, написанная на идиш, представляла собой бытовую драму из еврейской жизни. После чтения – а, надо отметить, что Шолом Аш, будучи польским евреем, весьма плохо говорил по-русски, – началось обсуждение пьесы. Все выступавшие дружно хвалили автора, пока слово не взял Е. Н. Чириков, позволивший себе заметить, что его лично удивляет такое восторженное отношение присутствующих литературных критиков к чисто «бытовой» пьесе, в то время как он сам в их статьях нещадно критикуется именно за «низменное бытописательство»: «Приверженцы лозунга “Смерть быту!” прославляют ныне бытовую пьесу, и, следовательно, “русский быт умер, а еврейский не может и не должен умирать?” Возражение Ш. Аша, что для понимания его пьесы “надо три пуда соли съесть с евреями”, Чириков парировал, что и его бытовые пьесы критикуются рецензентами-евреями, не способными понять его как русского. За подписью Ш. Аша, О. Дымова, А. Волынского⁵⁰ и А. Шайкевича⁵¹ в газете на идиш “Фрайнд” (1909, 19 февраля) появилось письмо, обвиняющее Е. Чирикова в антисемитизме.