Бунин и евреи

Уральский Марк Леонович

Известно, что Бунин весьма гордился своей способностью к описанию личности человека, исходя из анализа подмеченных им особенностей его внешности и поведения. Возможно, по этой причине и к репрезентации себя самого на людях он относился исключительно серьезно. С начала своей литературной карьеры и до конца жизни Бунин неустанно пекся о своем имидже, тщательнейшим образом следя за тем, чтобы впечатление, которое он производил в обществе, соответствовало его собственному мнению о том, как должен вести себя писатель его уровня. Вот, например, некоторые его высказывания на сей счет:

«Не щеголяй в поддевках, в лаковых голенищах, в шелковых жаровых косоворотках с малиновыми поясками, не наряжайся под народника вместе с Горьким, Андреевым, Скитальцем³⁴, не снимайся с ними в обнимку в разудало-задумчивых позах – помни, кто

ты и кто они»³⁵.

Внешне-видовой аристократизм, заявлявшийся в манере одеваться и вести себя на людях, а так же «дворянское происхождение Бунина, которое сам писатель неизменно подчеркивал в автобиографических текстах и выступлениях <…> стали уже рано <…> неотъемлемой частью бунинской литературной репутации»³⁶.

В предреволюционной России на фоне «простонародного стиля» его собратьев по перу дворянский апломб Бунина выглядел достаточно провокативно. Однако это была отнюдь не «политическая позиция», а стремление выделиться в своей писательской среде, занять в ней особое, исключительное во всех отношениях положение. Вот только один пример. Бунин являлся непременным членом московской литературной группы «Среды», объединявшей в своих рядах писателей, представлявших литературное направление русского критического реализма начала XX в. Если просмотреть серию коллективных фотографий членов этой группы (конец 1902 г.), на которых в различных позах и положениях друг относительно друга запечатлены М. Горький, И. Бунин, Скиталец (С. Петров), Н. Телешов, Л. Андреев, Е. Чириков и вместе с ними Ф. Шаляпин – см., например, подборку фотодокументов «И. А. Бунин»³⁷, непременно бросится в глаза, как раскованно, непринужденно, по-простецки выглядят на них корифеи литературы тогдашней России. И только один Бунин, одетый с иголочки «барином», полный достоинства и благообразия, смотрится среди них щуплым, «зажатым» и явно не в своей тарелке.

Образ «надменного аристократа», прочно утвердившийся за Буниным в России, писатель с неизменным постоянством заявлял всю свою последующую жизнь на Западе. Обладая от природы актерскими способностями, делал он это артистично, и тот образ, который он репрезентировал, впечатлял окружающих и запоминался ими на долгие годы. Свидетельством стремления Бунина именно так презентировать на публике свою личность являются, в первую очередь, его многочисленные постановочные портреты – фотографические и живописные, о коих речь пойдет ниже.

Дворянская культура, породившая русскую классическую литературу, канула уже к тому времени в прошлое, а в пришедшей ей на смену культуре разночинцев «голубая кровь» была таким же малосимпатичным анахронизмом, как и пресловутый «крестьянский оброк», «доход с имения» или «дворянская фуражка». В этой связи, отметим еще раз, побудительной причиной выбора Буниным аристократического имиджа, несомненно, являлось стремление выделиться, быть, даже на внешне-видовом уровне, иным, чем остальные братья-соперники по перу, «еще неведомым избранником». По воспоминаниям современников, Бунин не прочь был иногда на счет своей родовитости и пошутить:

«Род наш значится в шестой книге. А гуляя как-то по Одессе, я наткнулся на вывеску “Пекарня Сруля Бунина”. Каково!»³⁸

В подоплеке дерзкого вызова Бунина литературному сообществу крылось, однако, изрядное чувство горечи, постоянно подпитывающееся сознанием своей социальной незащищенности. Ведь кроме писательского таланта у Бунина за душой гроша ломаного не было. Не имея ни образования, ни повсеместно востребованной «кормящей профессии», он жил одним лишь литературным трудом, а значит постоянно находился в зависимости от доброхотства третьих лиц – издателей, критиков, читателей, а так же меценатов.

Известно, что Бунин имел обыкновение постоянно жаловаться на тяготы жизни, хотя от природы был страстным жизнелюбом. Эти жалобы являлись следствием не только гнетущей его «бытовщины», но не в меньшей степени душевных кризисов, провоцируемых упорным неприятием им факта неизбежности победы Танатоса над Эросом.

«Бунин <…> о смерти <…> думал, кажется, больше всего физически: представлял себе и даже иногда изображал, – как будет лежать в гробу, каков будет в своем “смертном безобразии” (его подлинные слова). А если и размышлял о возможном или невозможном “после”, то едва ли настойчиво. В этом “после”, даже если оно будет и каково бы оно ни было, во всяком случае, не будет того, что он

всем своим существом, сердцем, плотью, умом любил: не будет неба, ветра, солнца, не будет повседневных мелочей существования, утрата которых казалась ему величайшим из несчастий. Был ли он религиозен? Если действительно “стиль – это человек”, то, вчитываясь в бунинские писания, в склад и тон их, ответить приходится скорей отрицательно. Он уважал православную церковь как установление, сроднившееся в течение веков с дорогой ему Россией, он ценил красоту церковных обрядов. Но не более того. Истинная, требовательная, вечно встревоженная религиозность была ему чужда, хотя, признаюсь, это с моей стороны только догадка. Бунин, при всей своей внешней, открытой порывистости, был человеком с душевными тайниками, куда никому не было доступа. Вера Николаевна рассказала мне, например, что за всю совместную с ней жизнь он никогда, ни единым словом не упомянул о своей рано умершей матери, которую горячо любил. “Как то, забывшись, что-то хотел сказать о ней и сразу осекся, побледнел и умолк”»³⁹.

Уже в самом начале XX в. Бунин утвердился в качестве заметной фигуры на российском литературном Олимпе, и согласно отечественной традиции его портретный образ подлежал увековечиванию кистью какого-нибудь мэтра портретного жанра. Поскольку Бунин, помимо знаменитых литературных «Телешовских сред» (1899–1916)⁴⁰, посещал так же и «Шмаровинские среды»⁴¹, где собирались преимущественно художники, он был знаком с их завсегдатаями – К. Коровиным, Н. Андреевым, А. Голубкиной⁴², В. Суриковым, братьями Васнецовыми⁴³ и др. Один из участников этих «Шмаровинских сред», тогда еще студент МУЖВЗа⁴⁴ Леонард Туржанский, впоследствии получивший известность как самобытный пейзажист, исполнил в 1905 г. портрет Ивана Бунина (картон, масло, ГЛМ, Москва)⁴⁵. Эта работа, отличающаяся лаконичностью и глубоким психологизмом, является первым живописным образом Бунина. На ней Туржанским особо подчеркнута присущая облику Бунина строгость и отчужденность – качества его личности, ставшие своего рода «знаковыми характеристиками» образа писателя. Их можно обнаружить на всех его изображениях, даже на беглой зарисовке Юрия Анненкова⁴⁶, датируемой 1914 годом (бумага, тушь, ГТГ, Москва⁴⁷).

В своей книге о муже Вера Николаевна Муромцева-Бунина пишет:

«Художник Пархоменко, живший в ту пору в Орле, рассказывал мне при знакомстве, что у Ивана Алексеевича были очень красивые густые волосы, и что ему хотелось его писать. Не помню, сделал ли он с него портрет. Иван Алексеевич терпеть не мог позировать, отказывал даже и знаменитым художникам»⁴⁸.

За давностью лет Вера Николаевна, действительно, забыла детали общения Бунина с Иваном Кирилловичем Пархоменко⁴⁹. Этот художник родом с Черниговщины⁵⁰, закончив рисовальную школу в Киеве по классу Николая Ге, затем Академию художеств в Петербурге, где его учителем был Илья Репин, в начале 1900-х гг. обосновался в Париже. Как портретист он совершенствовал свое мастерство в академии Жульена, у знаменитого французского художника академика французской Академии изящных искусств Жан-Поля Лоранса (1838–1921). Здесь он отработал редкую в то время исполнительскую манеру – воспроизводить портретный образ сразу же в красках, без подготовительного контура.

«Идея создания художественной галереи русских писателей родилась у И. К. Пархоменко по приезде из Франции в 1908 г. Она была сразу же поддержана Литературным фондом (Обществом для пособия нуждающимся литераторам и ученым), представившим художнику список рекомендуемых для изображения писателей, который составляли историк литературы, профессор С. А. Венгеров, филолог, профессор Ф. Д. Батюшков и писатель В. Г. Короленко. Обозначенный ими перечень лиц впоследствии, однако, все время расширялся, объединив в конечном итоге около ста имен не только писателей и поэтов, но также критиков, публицистов, ученых, политиков, общественных деятелей, активно занимавшихся литературной деятельностью и получивших широкую известность в России. Основная работа над галереей велась в течение 1908–1912 гг., и за это время И. К. Пархоменко создал 90 натурных живописных портретов, увековечив почти всю литературную элиту страны начала XX в.»⁵¹.