Бунт на «Кайне»

Вук Герман

— И все же. Так вот, Марик, я мастак по гражданским делам. Зарабатывал немало, до двадцати тысяч в год, уже в первые четыре года практики, после окончания университета. — На мальчишеском лице Гринвальда мелькнула тень странной внутренней улыбки, которая пряталась где-то в уголках глаз. Он, словно застеснявшись, склонил голову набок и следил за тем, как его рука выводит ложкой узоры в лужице кофейной гущи на столе. — И это еще не все. На третий год адвокатской практики мне удалось выбить из правительства сто тысяч долларов в пользу индейцев чероки за землю, которую у них обманом отняли лет сорок назад.

— Черт побери! Может, вам удастся и меня вытащить? — Марик скептически окинул взглядом Гринвальда.

— Вот что я вам скажу, если на то пошло. Мне больше было бы по душе взять на себя обвинение,

а не защиту, Марик. Я еще не разобрался, какова степень вашей вины. Одно из двух: или вы бунтовщик, или же самый большой болван на всем американском флоте. Третьего варианта нет.

Марик, удивленно моргая, смотрел на адвоката. Тот продолжал.

— Если вы намерены выложить все начистоту, тогда валяйте, и мы обдумаем вашу защиту. Если же собираетесь молчать, потому что, дескать, мы такие гордые, такие благородные и нас так несправедливо обидели, так и скажите, и я вернусь туда, откуда приехал.

— Что я должен вам рассказать? — спросил Марик после недолгой паузы, наполненной гомоном кафетерия.

— Все, как есть. О себе, о Кифере и Кейте. Что толкнуло вас на эту глупую затею…

— Конечно, для вас всех это глупость, — с жаром воскликнул Марик. — Теперь, когда все живы и все дома!.. А если бы Квиг, я и вся команда вместе с тральщиком пошли ко дну, вот тогда считалось бы, что старпом поступил по правилам. Значит, не следовало отстранять Квига от командования, пусть бы судно перевернулось, как это чуть было не произошло… Ведь три корабля потопил-таки этот проклятый тайфун, вам это известно?

— Известно. Но около сорока удержались на плаву и ни на одном из них подчиненные не смещали капитанов.

Марик застыл от изумления. Он вынул сигару, задумчиво посмотрел на нее и с хрустом сорвал обертку. Он действительно был удивлен. Этот Гринвальд все-таки разгадал его тайную мысль, в которой он искал оправдание и которой тешил свою гордость. Она помогала ему в тяжелые и горькие дни допросов и судебных формальностей. Марик не замечал сарказма, звучавшего в словах адвоката. Его полностью поглотили мысли о собственном геройском поступке, о предательстве Кифера и той злой шутке, которую сыграла с ним судьба.

— Откуда вы родом? — неожиданно спросил он адвоката.

Гринвальда, казалось, не удивил вопрос, не имевший отношения к сути их разговора.

— Из Альбукерка.

— О, а я думал, вы из Нью-Йорка, хотя по акценту, пожалуй, вы не ньюйоркец, скорее…

— Я еврей, если вы это хотели сказать, — ответил адвокат с еле заметной улыбкой, разглядывая носки ботинок.

Марик рассмеялся.

— Ну ладно, я расскажу вам все, что вас интересует. Давайте вернемся на «Хризантему».

Они сидели на кожаном диване в салоне экскурсионного парохода «Хризантема», и Марик в течение часа рассказывал адвокату, что и как заставило его поверить в то, что капитан Квиг сумасшедший. Наконец он умолк, исчерпав весь запас слов. Он молча глядел в окно на шумный, ощетинившийся кранами, трубами, мачтами док. Адвокат раскурил сигару, предложенную старпомом, и, неумело затягиваясь, часто моргал от дыма. После короткой паузы он спросил:

— Вы читали роман, который пишет ваш приятель Кифер?

Марик взглянул на него с недоумением человека, которого внезапно разбудили.

— Он его никому не показывал. Чертовски длинный, должно быть, выйдет роман. Он всегда держал рукопись в сумке, в той самой, которую вы видели.

— Не иначе, как будет бестселлер.

— Да, Том умница. Этого у него не отнимешь…

— Интересно бы почитать. Наверное, про ужасы войны, напрасные жертвы и разрушения. Командование, разумеется, сплошь болваны, садисты с фашистскими замашками. Проваливают одну операцию за другой, не дорожа жизнями готовых на смерть веселых и славных парней. Немало любовных сцен, написанных живо, неплохой ритмизованной прозой, особенно когда герой укладывает девицу в постель.

Гринвальд, увидев на лице Марика недоуменную и недоверчивую улыбку, пожал плечами.

— Я говорю так, потому что знаю. Романы выходят уже сейчас, хотя война еще не закончилась. Я перечитал их все, какие только вышли. Мне нравятся те, в которых автор ругает военных и показывает, насколько выше их мыслящие и тонко чувствующие люди гражданских профессий. И я им верю, потому что сам такой же, мыслящий и впечатлительный гражданский человек. — Он снова попробовал затянуться сигарой, но скривился от отвращения и швырнул ее в большую медную пепельницу, наполненную до половины песком.

— Как вы курите такую гадость? Ну так вот что я вам скажу, Марик. За всем этим делом стоит ваш чувствительный друг писатель. Он главный зачинщик, это бесспорно, но нам от этого не легче…

— Я не хочу его вмешивать, — упрямо повторил Марик.

— Придется. Что до меня, то я сделаю все, чтобы его не вызывали даже в качестве свидетеля. То, что вы сделали — вы сделали. От этого не уйдешь. Лучше, если это будет вашей собственной ошибкой, сделанной из лучших побуждений, а не по подсказке и наущению вашего друга, писателя, а заодно и психолога. О намерении вовремя уйти от ответственности он, кажется, предупредил вас еще на «Нью-Джерси», не так ли? Он проницательный человек, ваш друг писатель. Распускать слухи о струсившем капитане за его спиной и придумывать разные прозвища, правда, удачные, ничего не скажешь, — это одно, а вот в открытую — это уже другое дело… Он знал, чем это может кончиться.

— После всего, что я вам рассказал, — как-то просительно, по-детски сказал Марик, — вы, значит, тоже не считаете Квига психом?

— Нет, не считаю.

— Значит, мое дело дрянь, — дрогнувшим голосом произнес он.

— Не обязательно. Скажите мне вот еще что. Как получилось, что вам все же разрешили провести тральщик в пролив Лингайен?

Марик облизнул губы и снова отвел глаза в сторону.

— Это важно?

— Не могу сказать, пока не услышу ответа на свой вопрос.

— Во всяком случае, все это было чертовски странным. — Марик вынул из нагрудного кармана новую сигару. — После тайфуна, когда мы вернулись в Улити, выяснилось, что тральщик порядком потрепало. Повреждена труба, потеряны два трала, пострадало кое-что из оборудования и приборов на главной палубе. Но тральщик не потерял ход, мы могли тралить. — Адвокат поднес ему зажженную спичку, и старпом раскурил сигару. — Спасибо… Когда мы ошвартовались, я тут же сошел на берег, чтобы доложить коммодору, кажется, из Пятой эскадры судов обслуживания. Я рассказал ему все, как было. Он заволновался и в то же утро вызвал на берег Квига и направил его к главному врачу. Ну а результат был такой — этот толстый старикан с четырьмя нашивками и красным носом заявил, что не считает Квига психом. По его мнению, он нормальный и неглупый офицер, может, только несколько переутомился. Но он все же не дал Квигу разрешения вернуться на тральщик. Сказал, что, поскольку он сам не психиатр, а Квиг четыре года в море, его лучше отправить в Штаты на полное освидетельствование специалистами. Коммодор чертовски на меня обозлился — я был у него, когда доктор все это докладывал. Коммодор заявил, что адмирал мечет гром и молнии, требует срочной посылки как можно большего числа тральщиков в пролив Лингайен, что тайфун порядком потрепал флотилию, и никто не позволит «Кайну» прохлаждаться в гавани в такое время. После долгих препирательств с врачом он вновь вызвал Квига и долго объяснял ему, как нужны сейчас адмиралу тральщики, а потом вдруг спрашивает, можно ли доверить мне командование тральщиком, чтобы я повел его в пролив Лингайен. Он просил Квига поставить интересы флота выше личных чувств и обид, а что касается меня, то я свое получу сполна, как только вернусь из похода. И тут капитан прямо-таки удивил меня. Держался он тихо, спокойно, а коммодору ответил, что за те одиннадцать месяцев, что я был у него помощником, он так натаскал меня, что, несмотря на нарушение присяги и мой паршивый характер, он может рекомендовать меня, и я с заданием справлюсь. Вот как все это было.

Гринвальд закончил вертеть в руках канцелярскую скрепку, из которой успел смастерить что-то похожее на вопросительный знак, и запустил ее в открытый иллюминатор салона.

— Где сейчас Квиг?

— У себя дома, в Фениксе. Медицинская комиссия признала его годным к службе. Пока временно он в распоряжении КОМ-12. Сидит и ждет трибунала.

— Он допустил ошибку, дав вам рекомендацию. Для себя ошибку, если он хочет, чтобы вас засудили.

— Да, верно. Как вы думаете, почему он это сделал?