Бурлаки
Шрифт:
Делать нечего, пришлось постучать. Вышла Фина и открыла ворота. Въехав во двор, я поставил коня под навес и пошел в избу.
На столе в комнате Фины горел огонек, а сама она, по-видимому, еще и не ложилась спать.
— Сумерничаешь? — шутя спросил я Фину.
— Не то. Не до сна… Да ты не знаешь, наверное…
— Что такое?
— Несчастье, большое несчастье. Эсерка Каплан стреляла в товарища Ленина… Ленин тяжело ранен…
Мы долго сидели в молчании.
— Я боюсь одна оставаться, — заговорила Фина. —
— Одевайся, Фина. Едем.
Усадив Фину в седло, я взял в руки повод и зашагал по грязной дороге.
Когда мы с Финой зашли в исполком, на нас никто не обратил внимания, все внимательно слушали, что вполголоса говорил Меркурьев.
— До чего дело дошло, товарищи. В июне Володарского убили, теперь Урицкого. На Владимира Ильича Ленина руку подняли. В ответ на гнусные действия врага партия большевиков объявила красный террор.
— Убийцам — никакой пощады! — глухо сказал Панин. — Всем Романовым — смерть!
— При чем Романовы? — спросил Бычков. — Наш инструктор Романов в командировке.
— У меня в чижовке сидит ваш Романов… Он был правой рукой Ефремова. Ефремов-то ведь это бандит Бородулин. Помните, который в первое время Советской власти на дорогах разбойничал.
— Откуда он появился?
— Из Сибири приехал, от Колчака. И Романова с собой привез.
В начале ноября Павла Ивановича Ефимова выписали из больницы. На попутной подводе он ехал домой в Строганове.
Моросил мелкий дождик вперемешку с крупой. Лохматая лошадка шла осторожно, обходя лужи и ямы на дороге.
Ефимов сидел на одной стороне телеги, возница, пожилой крестьянин, свесив ноги, — на другой.
Обычно дальняя дорога располагает к откровенным разговорам.
— Как жизнь идет? — спросил Ефимов. — Я чуть не три месяца в больнице пролежал, ничего не знаю.
— Ничего, слава богу, жить начали безбедно. Видишь, лошадку имею, телега своя. Землю дали — спасибо. Только нынче осечка получается.
— Какая осечка?
— Новый налог придумали драть с нашего брата. Не по карману, а по душам. У меня, я говорю, восемь душ. Мне придется с каждой души все до зернышка отдать, а богатому да бездетному мужику — лафа.
— Подожди-ка, подожди, — прервал Ефимов. — О каком ты налоге говоришь?
— Какой-то, слышь ты, черезвычайный, говорят.
— Читал в «Известиях», — вспомнил Ефимов. — Чрезвычайный одновременный налог на кулаков… А ты при чем? Комитет бедноты что смотрит?
— Не знаю. Засорили наш комбед. Говорю, все до зерна описали… Какой-то большой комиссар из города приехал и орудует. Собрал мужиков и давай, и давай! Война, говорит, мировая заваруха.
— Сколько верст до Строганова? — мрачно спросил Ефимов.
— Версты три… Ну ты, окаянная! — крикнул крестьянин на лошадь. — Не ленись в последний раз. Скоро ноги протянешь. — Он огрел кобылу вожжой, кобыла брыкнула задними ногами и прибавила ходу.
С горы показались постройки Строганова.
У исполкома Ефимов простился с возницей и посоветовал ему:
— Объясни соседям, что чрезвычайный налог на бедноту не распространяется. Так всем и говори.
Мы радостно встретили Павла Ивановича, а он с нами поздоровался сухо, как чужой человек. В исполкоме сидел и представитель из губернии по проведению чрезвычайного налога. Это был человек лет пятидесяти, с мясистым носом на бритом лице.
Ефимов спросил его:
— Это вы отвечаете за проведение налога в нашей волости?
— Что вы! Мое дело маленькое. Вчера на общем собрании ваши мужики сами постановили собрать налог с души, по примеру некоторых соседних волостей, где я тоже побывал. Я пропагандист.
— Знаем мы таких пропагандистов. Один такой вроде вас подвизался уже. Брать налог с души незаконно! — сказал, как отрезал, Ефимов и обратился к нам: — А вы где были?
Под жестким взглядом Ефимова многие из нас опустили глаза.
— Я спрашиваю, как вы могли приравнять бедняка к кулаку?
— Постановление правильное, — сказал уполномоченный. — Чем больше соберем хлеба, тем лучше. Между прочим, какая у вас беднота? У вас волость кулацкая.
— Ерунда! — возразил Ефимов. — Надо немедленно, товарищи, всем выехать в десятни, объяснить народу, что допущена ошибка, а у кулаков весь хлеб выкачать. А ты, гражданин, отправляйся домой и доложи своим хозяевам, что в Строгановской волости существует Советская власть.
— Не забывайтесь! — вспылил представитель. — Я член партии.
— Какой партии? — И Ефимов повернулся к нему спиной.
Представитель бочком вышел из комнаты. Ефимов напустился на Панина:
— Как же ты, старый бурлак, чекист, попался на удочку?
На вчерашнем собрании один лишь Панин резко протестовал против неправильного, контрреволюционного, как он выражался, постановления общего собрания, навязанного представителем и кулаками. Я ожидал, что Андрей Иванович станет оправдываться, но он ответил:
— Виноват, Паша! Подкачал, как баржевой качок.
— Как подкачал?
— Не арестовал этого фрукта.
— Ладно. Потом разберемся. Скоро Кама станет, и, если не принять самых срочных мер, не успеем хлеб по воде отправить.
Мы выехали в десятни, а вслед за нами отряд Красной гвардии.
И хлеб стал поступать в Строганове непрерывным потоком.
У хлебных амбаров, которые стояли заколоченными с четырнадцатого года, Варвара Игнатьевна распахнула двери, открыла отдушины.
Работники кооператива едва успевали принимать зерно. По широким настилам они втаскивали пятипудовые мешки в амбары, засыпали просторные закрома.