Бурлаки
Шрифт:
— С парохода, поди?
— Только что приехали.
— А откуда, позвольте спросить?
— С верхов, — ответил я неопределенно.
— Как там народ православный поживает?
— Хорошо, дедушка! — сказала Фина. — Крестьяне землю получили. Новые школы открылись.
— А у нас в городе совсем плохо. Разорили нас «товарищи».
Мне показался знакомым этот старик. Рыжий, даже руки в рыжей шерсти. На голенищах залатанных сапог кое-где остался истрескавшийся лак. Я спросил:
— Ты, дед, раньше чем занимался?
— Канатная фабрика
— Юшков Семен? — догадался я.
— Семен Никаноров Юшков. Весь город знает. Я не скрываюсь. В дворниках состою… Член профсоюза. Как было нажито, так и прожито.
Я встал.
— Пойдем, Фина. А ты, буржуй, топай отсюда, да не оглядывайся!
Старик поднял с земли ведро, злобно блеснул глазами и поплелся по аллее.
Фина тревожно спросила меня:
— Ты почему такой сердитый?
— Понимаешь? Этот Юшков раньше в затоне по три шкуры драл с нашего брата. Не из пакли, а из нас он вил свои веревки. Я у него только месяц проработал — ногти с рук сошли… В подметалы паук заделался.
Гремя по мостовой, проехали ломовики. Стали показываться первые прохожие, рабочие с железными сундучками. Возвращался в казармы конный патруль. Выли гудки заводов. Плелись по домам ночные сторожа с деревянными колотушками. Начинался трудовой день большого города.
На углу Пермской улицы мы расстались с Финой. Она пошла в наробраз, а я в уездный комиссариат, в Соликамские казармы.
Чем ближе, к комиссариату, тем больше попадалось военных людей в самом разном обмундировании: пехотном, казачьем, флотском, полувоенном. Из-под горы выполз грузовик, обвешанный железными щитами, с пушкой, с пулеметами.
Я добрался до казарм и попал на широкий двор. Чего только тут не было! Повозки, кухни, горы патронных ящиков, пушки, ружейные пирамиды. Двор перебегали солдаты с бачками для каши, с котелками под чай.
На плацу маршировал взвод, в казарме играла гармошка.
Попасть к военкому оказалось не так-то просто. Чуть не целый час я объяснял в комендатуре, кто я такой, откуда и зачем приехал. Дежурный тщательно изучил мой мандат, даже на свет просмотрел. Опросил, какое у меня есть оружие, и наконец выписал пропуск.
В маленькой, комнате сидел военный комиссар. Одет он был в блестящий кожаный костюм, на груди алая звезда. Сам худой, как щепка. Я протянул ему свой мандат. Он повертел его в руках, спросил:
— Офицерья у вас в волости много?
— Есть несколько человек.
— Ты сам-то партийный?
— Да.
— У нас здесь тоже золотопогонников не оберешься. В уездном комиссариате сплошь офицеры, а писаря от воинского начальника остались… Сижу, как под арестом. Того и гляди предадут.
— Зачем тогда принимают в комиссариат бывших-то офицеров?
— Своих военных специалистов нет, да и приказ такой… У вас под боком, в селе Никольском, десятый кавалерийский полк. У них почти весь командный состав — старшие казачьи офицеры.
— Почему это?
— Тут что-то не так…
Явился писарь и провел меня в канцелярию, где несколько человек корпели над бумагами. В углу сидел пожилой военный с казацкими усами и одним пальчиком стучал на пишущей машинке. Длинные ноги его далеко высунулись из-под стола. Из разорванного сапога торчал грязный палец.
Писарь достал из шкафа бланки, несколько больших конторских книг и объяснил мне:
— Это добро на ваш комиссариат. Штука нехитрая. Дома разберешься. Если что будет непонятно, напишешь, разъясним… Довольствие получил?
— Нет. Какое довольствие?
— Табачное, мыльное, прочее. Папахи пришли, гимнастерки. Сколько вас?
— Пока двое: комиссар да я.
— Вас должно быть больше. Еще второй комиссар должен быть… из местных… Вот уже три. Будет военный руководитель, батальонный инструктор, два или три ротных инструктора, вестовой. Итого девять человек.
Писарь выписал требование и отправился к комиссару. Я в ожидании подсел к его столу.
В это время в канцелярии появился сутулый человек в новенькой офицерской форме. На груди у него был приколот какой-то царский орден. Все, кроме меня, встали. Тот, что печатал на машинке, вскочил первым и вытянулся, как собака на стойке.
Вошедший пренебрежительно взглянул на меня и скрылся в комнате, на двери которой было написано: «Военрук Шпилевский».
Дядя-машинистка зашипел на меня:
— Военную службу не знаешь. Развалился на стуле, как баран!
Я обиделся и возразил:
— Тебе какое дело?
— Встать! Перед тобой начальник.
— Не похож что-то ты на начальника, — ответил я. — Вначале сапоги почини.
Писаря заулыбались, уткнулись в бумаги, а офицер в рваных сапогах проговорил сердито: «Хамство» — и сел за ремингтон.
Возвратился писарь, передал мне подписанное комиссаром требование и стал объяснять, куда идти за гимнастерками, где продовольственный склад.
— Все тебе одному не унести, — предупредил он меня и предложил: — Могу подводу достать у обозников. Если отсыплешь им табаку да немножко со мной поделишься, все увезем на пристань, погрузим и выгрузим. Пошли скорей. Я в обоз, а ты на склад… О махорочке, значит, договорились?
Мы вышли из комиссариата. У склада уже стояла готовая подвода.
— Я предупредил, — объяснил писарь. — Получай скорей. Я сам тебя отвезу. Понятно, что весь заработок мой. Так, дорогой товарищ?
Я рядиться не стал, без задержки получил все, что полагалось, и мы поехали на пристань.
Сдавши «довольствие» в багаж, я расстался со своим возчиком и пошел побродить по берегу.
На бывшей казенной пристани заметил паренька с удивительно знакомым лицом. Не успел я и двух шагов сделать по мосткам, как он бросился мне навстречу.