Буря
Шрифт:
Наступила тишина, в которой можно было расслышать только поцелуи, и глухие рыданья Альфонсо; она же склонилась и целовала его в голову. Вот Альфонсо поднял голову, и с восторгом отметил, каким же чистым, праздничным светом, выбивающимся с улицы, заполнена вся просторная прихожая, как, перемеженное тенями, сиянье это отражается и на лике Нэдии, каким прекрасным светом сияют ее, ярко-синие очи. И совершенно невыносимым было оставаться дольше здесь, в этом замкнутом помещении; но так хотелось поскорее вырваться на улицу — вместе с нею, рука об руку — в этот свет: скорее же — скорее!
— Бежим же! Бежим! — воскликнул Альфонсо.
Нэдия чувствовала то же, что и он; она засмеялась громко, чисто, счастливо; и, в эти мгновенья — лик стал подобен лику божества — там не было человеческих черт, но сияло что-то небесное!
— Да будет так! Да пусть же будет так всегда! — выкрикнул Альфонсо, смеясь.
Как же он был счастлив! Как же все пылало, волновалось в нем! Казалось, будто и не было мучительных испытаний, но вновь был он юношей, пред которым открывалась жизнь вся полная великий свершений и любви. Вот подхватил он Нэдию, за руки, и так, вихрем стремительным закружился с ней по этой горнице, вот подбежали они уже к двери, распахнули ее, и все так же, кружась в танце, вылетели на улицу.
А что там за красота была! Те радуги, заключенные в ледовые гроздья, которые видел Альфонсо, во дворе, на ветвях яблонь и берез — они сияли здесь повсюду; все эта, преображенная после бури улица, представлялась принявшей твердую форму радугой. Но какое количество цветов, тончайших оттенков — какая игра теней! Везде выступали эти многоцветные, живые наросты; некоторые из них мостами перекидывались с крышу на крышу; некоторые, словно ветви из дерева, поднимались из стен; некоторые, многометровыми коронами венчали крыши; иные же наросты, значительно меньшие, но в огромном количестве, покрывали все стены, и мостовую (на мостовой их правда уже сточили) — они то преображали все в формы необычайные, от которых дома мало напоминали дома; и вообще вся крепость скорее походила на что-то заколдованное — на сон, прилегший у подножий Синих гор. Были видны и стены — и они поднимались метров на десять выше обычного, из-за плавных, радужных скатов.
Альфонсо и Нэдия, смеясь, а, временами, вновь начиная кружиться, стремительно бежали по улице, и даже не знали, куда бегут — да и какое это имело значение?..
Так получилось, что ноги вынесли их на площадь, которая находилась в центре крепости, и на которой возвышалось возвышение, с которого гонцы зачитывали всем ее обитателям всяческие важные известия, ежели таковые только случались. Как и вся крепость, преобразилась и площадь — окружающие ее ледово-радужные стены изгибались плавными волнами; но самую удивительную форму приняло возвышение, для чтение вестей. Раньше это был круглой формы каменный помост, окруженный метровой изгородью; теперь, вместо изгороди, изгибались лепестки радужного цветка, причем сходство было таким большим, что и Альфонсо и Нэдия хотели уловить и аромат, но, конечно же, никакого аромата не было. Лед поднял сам помост метра на три, однако, благодаря этим лепестками, тех, кто стоял на помосте едва было видно. А, между тем, на помосте действительно стояли гонцы, и начали то они свою речь, как раз в то мгновенье, когда Альфонсо и Нэдия вбежали на площадь. Вообще же все пространство между радужными валами было заполнено народом, так как собрались все жители крепости, надеясь узнать, что же это такое приключилось, и неужели наступают последние дни этого мира. Конечно, гонцы не могли дать ответа на подобный вопрос, так как сами они были не мало удивлены, когда увидели такую картину. Говорили об ином:
— …Гарнизон вашей крепости должен поставить в войско Гил-Гэлада две сотни бойцов, но помимо того, любой мужчина, которому минуло двадцать, и который хочет прославить свое дело делами во имя мира, а также…
Дальнейшего Альфонсо уже и не слышал — он сразу же вспомнил все, что вылетело из его головы, как только увидел он Нэдию. Он резко обернулся к ней, и прокричал:
— Как же так?! Времени то сколько потерял!.. Но и теперь то не поздно! Ведь, не поздно же — да?!
И ему, действительно показалось, что он потерял очень много драгоценного времени, хотя, на самом то деле — если бы он и вовсе не встретил Нэдию, то прибежал бы на площадь, так же быстро, как и теперь. Теперь он сильно встряхнул ее за плечи, выкрикнул:
— …Понимаешь, понимаешь, что натворила… я едва, едва…
Тут синие ее очи вспыхнули бурным пламенем, и, словно бы выцедила она из себя:
— Ну, и что же ты?!.. Опять?!.. Опять — да?!
И вновь боль заполонила Альфонсо, и страшно ему стало за это, совершенное, стало; он жаждал это как-то исправить, вернуть то прежнее, блаженное состояние; и вот, схватив ее за руку, потащил за собою, и при этом все выкрикивал:
— Я сейчас все объясню! Только Нэдия — я молю тебя: ты уж выслушай меня!
Они и сами не заметили, как оказались на каком-то маленьком дворике, огороженном с трех сторон радужными стенами, с четвертой — открывалась пустынная улица; все по-прежнему ярко сияло, и небо было чистейшее, и даже не верилось, что есть что-то мрачное.
Гвар остановился на этой улице, и там усиленно махал хвостом — звал их бросить эти ненужные объяснения, но смеяться, но радоваться этому чудесному дню…
— Вот видишь, какой день! — громко воскликнул Альфонсо; и тут же перешел на трепетный шепот. — В такой день ты лучше понимаешь, как прекрасна жизнь, как многого, в этой жизни, ты можешь достичь!.. Нэдия, Нэдия — знала бы ты, как ужасна смерть; как жутко это бездействие, когда тьма схватывает тебя, и поглощает все глубже!.. Нэдия, понимаешь, я не могу оставаться в этой крепости, потому что… потому что я жажду увидеть этот Мир, я жажду быть творцом, а не загнивать, до самой кончины, среди этих стен, видя лишь кусочек моря, да гор!.. Я был в высоте, и мне открылась часть того, огромного мира — Нэдия, Нэдия — пойми, что, ежели я сейчас упущу возможность, то уже никогда себе не прощу: сейчас предо мною открывается все, чего может достичь Человек; и только сегодня, сейчас! Ежели останусь, то потом — каждый день мне станет мучением. И я сейчас выделю, а ты, пожалуйста, уж запомни это: нет ничего более тяжкого, чем упущенные возможности. Потом, буду ходить среди этих стен, с головной болью, тяжело дышащий; и все представлять, со слезами на глазах, как в это же самое время, мог быть действительно счастлив! У меня есть проводник…
— Довольно!.. — и вновь самые разные сильные чувства перемешались во взгляде Нэдии. — Что же — тебе то важнее, чем я…
— Нет-нет: ты не дослушала: я хочу взять тебя с собою.
— Ах, с собою?! Как довесок к счастью, что ли?!..
— Нет-нет. Я же стану Великим, я же всем миром смогу завладеть! Я словно возродился теперь; я такие сейчас в себе силы чувствую, что… Ты станешь королевой нового мира, моей королевой, моей единственной! И лишь об одном прошу: пойдем со мною!
Нэдия ничего не отвечала, но смотрела все тем же выразительным, и словно наотмашь бьющим взглядом.
— Куда ты меня возьмешь?.. Взгляни-ка на твои пряди…
Она еще что-то говорила с чувством, а Альфонсо уже разъярился: его бурную душу воротило от всякого препятствия; и вот, теперь, когда она вздумала упомянуть, о своих поседевших кудрях, он рассвирепел на эту преграду; и он почти закричал:
— И что ж?! Мучилась так из-за меня?!.. И теперь что — будешь меня этими мученьями попрекать: вот, мол, какая я святая; вот, мол, что из-за тебя стерпела, так любуйся же на мои седины, и сам страдай, и благоговей предо мною?! Быть может, ты так и замышляла изначально?! Быть может, ты и сама себе отчета не отдавала, но уж очень тебе захотелось пострадать, да посильнее: так пострадать, чтоб я тебя потом пожалел. Ради того, чтобы меня разжалобить, и напустила на себя эту боль!.. И вот теперь: смотри на седину, и благоговей перед Нэдией! Да, да — хитроумная ты! Насквозь тебя вижу: именно этого хотела! Да, да!
И он так разошелся, так рассвирепел, что в глазах его потемнело, и весь мир пред ним выцвел, побледнел — стал безжизненным, словно бы выгоревшим. Вот метнулся к нему Гвар — показалось, будто — это вспышка света во мраке… Пытаясь вернуть прежнее счастливое состояние, Альфонсо поймал ладошку Нэдии, быстро заговорил:
— Ну, ничего-ничего: я тебя прощаю. За все, за все прощаю!.. Вот выслушай стихотворение ведь, тебе оно было посвящено. Помнишь, мы шли по взморью, в летний день… ах, как давно это было! Помнишь ли, как я упал тогда пред тобою на колени, и как, держа эту вот самую ладошку, в очи вглядываясь в которых два заходящих светила пылали, произнес эти строки.