Буря
Шрифт:
— Что ты мелешь?! — раздраженно выкрикнул «негодяй», и с силой встряхнул его за плечо. — Это все ведьма тебя околдовала! Ну, ничего — завтра она умрет, как заслуживает — всем нам на потеху! Ха-ха!..
Тут Мистэль вскочил на ноги, вырвал из рук «негодяя» кубок, которым тот все стучал по столу, и, с силой отшвырнув его в сторону, громко проговорил:
— А я требую, чтобы ее отпустили. Я уйду вслед за нею.
— Точно — он а околдовала его! — вскричал «негодяй». — Ну, ничего — колдовство развеется с ее властью.
— Это я прежде был околдован! — вскрикнул Мистэль, и в глазах его словно две искры сверкнули. — Все молодость свою, словно в пьяном чаду провел; уж много всяких гнусностей совершил. Но не бывать больше этому — теперь протрезвел! Тошно мне среди вас, лицемеров, блюдолизов — душно здесь, смрадно; ни одного чувства здесь искреннего! Это и есть преисподняя!.. Меня память исцелила!..
— Кто же тебя околдовал?! — тут же вскрикнуло несколько голосов.
Надо сказать, что в голосах этих был восторг — кричали тайные враги Мистэля, и они жаждали, чтобы он теперь сказал, что-нибудь гневное, против «негодяя», что бы лишился он всей прежней власти.
— Слабостью своей, да не разуменьем — вот кем был околдован! — выкрикивал Мистэль. — Все эти годы и не жил вовсе. Да — это не жизнь! Я свою жизнь предательством загубил. Ведь вначале то хотел я достичь власти, богатств, стать великим; ведь когда-то прежняя жизнь казалась мне ничтожную, бессмысленную. А тогда я любил, тогда мое сердце готово было раскрыться для творчества, тогда каждый день был заполнен светом, чувствами искренними — теперь ничего от этого и не осталось!.. Пустота — все, что есть в этом дворце. Все ваше существование, все действия, все слова — все, все, каждое ваше мгновенье есть пустота; да вас как бы и нет на самом деле — вы только сами себя обманываете без конца, вот и все… И мне мерзко рядом с вами — я уйду вместе с ней, к той, новой жизни…
И тут он увидел, как одна из стен распахнулась, и выступила оттуда высокая фигура человека в темном, он с укоризной говорил:
— Из-за каких-то бабьих причуд, ты готов отказаться от всего? И сейчас, когда твоя цель уже так близка? Ты скоро станешь правителем всех…
— Прочь! Ненавижу тебя, лжец! — вскричал тогда Мистэль. — Все это ты устроил с какой-то своей целью! Все это была ложь!..
Однако, никто кроме Мистэля не видел этого темного человека, никто не слышал слов, им произнесенных. Конечно же многие голоса, с радостью завопили:
— Вот видите — он совсем спятил! Мы давно уже за ним замечали!..
И тут, как лавина, стала нарастать ругань, наговоры. Даже те, кто раньше назывались друзьями Мистэля, кто раньше кормился за свою лесть подачками, поспешили заявить, что они ничего общего с ним не имеют, и тоже теперь доказывали, что Мистэль совершенно безумен. Еще говорили про какой-то его заговор — мол кто-то, что-то слышал; ну и прочее, и прочее. Мистэль стоял, растерянно озирался, и все сильнее, все сильнее сжимал голову, стонал — затем бросился к дверями, в которые уж полчаса, как вывели Аннэку; однако — ему не дали выбежать, ему скрутили руки, повалили на пол. Кто-то уже кричал:
— Что убить этого пса?! Заколоть, или до завтра оставить?!
«Негодяй» слишком привязался к Мистэлю за эти годы, ведь он чувствовал, какие льстецы его окружает, он же чувствовал, как ненавидят они его, как жаждут его место захватить, и в одном только Мистэле чувствовал он хоть что-то, хоть какое-то зернышко. И вот он вскричал:
— Нет — мы подождем до завтрашнего утра, когда будет сожжена ведьма! Поместите его пока что в госпиталь. По городу известите, о казни! Каждый, кто не придет на площадь, пусть он даже безногий калека — будет казнен!
— Но вы же обречены! — все выкрикивал Мистэль. — Народ вас ненавидит! Восстания множатся одно за другим! Вы пытаетесь найти забвенье в вине, в животных удовольствиях, но от народного гнева не уйти — сметет он! Ведь есть еще истинный наследник престола. Тот мальчик, которого из дворца в ту лихую годину вывели… А-а! Вздрогнули! Сколько его искали, скольких в темницах замучили — нет — плевали мученики в морды палачам, потому что верили… и не сегодня-завтра уже узнаете о его войске, и тот народ, который вы завтра на казнь сгоняете, завтра же вам в глотки вопьется!.. Но сколько же зла, из-за тебя мерзавец!..
И Мистэль, зарычал, словно зверь, вырвался из рук державших его воинов, и, разметав то, что на столе было выставлено, прыгнул к «негодяю», сбил его громадную тушу с ног, стал сжимать руки на горле, и хрипел:
— Уж воротит от убийств! Так пусть же это последним станет!..
Тут ему нанесли сильный удар — отрубили одну руку, он захрипел, вскочил на ноги, в исступлении вырвал у одного из них клинок, приготовился к последней схватке, но вновь закричал «негодяй», требуя, чтобы его не убивали. На Мистэля накинули сеть, а он уже ослабел от потери крови, потому не мог оказать должного сопротивления. Тут же нашелся и какой-то лекарь, который наскоро прижег его рану, смазал чем-то едким, дымчатым — кровь остановилась, но и так весь пол уж был ею залит, а сам Мистэль побледнел, и уж не смог бы на ногах стоять, если бы его даже отпустили.
Понесли его в госпиталь, который находился здесь же, во дворце, и предназначался для всяких подлецов — объевшихся, упившихся, или же еще что-нибудь подобное совершивших. Но долго Мистэль в госпитале не пробыл, он с такой яростью рвался, жаждя, чтобы отнесли его к Аннэки, так себя, и всех остальных изводил этими воплями, что решили так и поступить, в тайне надеясь, что в темнице он и умрет.
Так оказался он в одной клети с нею. Это было в глубоком подземелье. Где-то, во многих метрах камня над ними проходил очередной пир, здесь же изгнивали; здесь же вопили обезумевшие от пыток, слепые, изуродованные; здесь почти не было воздуха, но была плотная, за долгие годы устоявшаяся вонь. Мистэль с трудом подполз к Аннэки, которую сильно избили, которая теперь едва могла двигаться — во мраке, едва-едва прорезанном светом факелом, он не видел ее, да и глаза прикрыл… вот она положила ладонь ему на лоб, проговорила тихо-тихо:
— Но главное испытанье еще предстоит этой ночью. Сейчас главное — твоя память. Детство наше вспоминай.
В подземелье не ведали ни дня, ни ночи — был только этот беспрерывный, удушающий мрак, но, все-таки, Мистэль чувствовал, как там затухала вечерняя заря, как, затем, в небе появилась первая звезда — так отчетливо (впервые за эти годы!) — увидел он это пред собою; и так ему хорошо было — ведь теплая ладонь Аннэки лежала на его холодеющем лбу. Он, не размыкая губ, шептал слова любви, и тогда услышал громкий, резкий голос над собою: