Буря
Шрифт:
А, в это время, Хозяин дернул за очередной рычаг, и машина начала движенье по рельсам, вот только, не в нужную им сторону, а навстречу извивающимся у подножья трона молниям — туда, где рельсы изгибались; туда, где из истерзанных, прожженных на многие метры камней, поднимался блеклый дым. Хозяин поспешил отдернуть рычаг на место, однако, от этого машина только убыстрила свое движенье. Он еще раз оглядел рычаги и колеса — в них не было никакой системы; они были натыканы совершенно хаотично; и, чтобы направиться в другую сторону можно было не другой рычаг, находящийся рядом нажать, но закрутить какое-нибудь неприметное колесико. Ничего не оставалось, как жать хаотически. Вдруг, раздался оглушительный свист; и, резко вздрогнув, машина стрелой устремилась навстречу разодранным, оплавленным рельсам; из-под колес вырывались снопы искр — скорость была чудовищной, и всему суждено было завершиться в несколько секунд.
Вот, пред ними, взгромоздилось нагроможденье взметнувшихся вверх рельс. Они, почти отвесно, вздымались метров на тридцать, и там резко обрывались — дальше только молнии извивались, да веяло оттуда нестерпимо. И вот машина взлетела до верхней части этого вздутия; и там оделась столь плотным скопленьем из искр, что, казалось — разоралась в огненную сферу.
А Хозяин, который, в центре этой огненной сферы, невозмутимо продолжал жать на рычажки, видел, как разорвалась одна из перегревшихся труб в этой железной «пищеварительной системе». И вот машина вздрогнула, поднялась еще на несколько метров, и, устрашающе заскрипев колесами, начала свое движенье назад. Одна из молний, словно щупальце почувствовавшего, что добыча уходит чудища вытянулась дальше, чем обычно, и слепящей колонной прожгла днище машины в центре — затем, оставила огненный разрыв, тянущийся почти через все платформу — огненное щупальце изогнулось, пытаясь дотянуться до Вероники, но машина уже отлетела достаточно далеко, ну а девушка даже и не заметила ничего — она так поглощена была Рэнисом: все целовала его, и шептала, шептала слова любви — мертвенно бледный юноша поначалу пытался молвить его, что он не тот, за кого она его принимает — однако, был так слаб, что даже не мог расцепить посиневших губ.
Машина отчаянно пыхтела, дергалась; и почти остановилась, но вот, тяжко загудев, медленно начала разгоняться, и теперь, в ту сторону, которую им надо было. Видя это, и понимая, что Хозяин не станет для них останавливаться — Фалко, как лучше всего сохранившийся, передал израненного, едва на ногах стоящего Эллиора на попеченье Хэма и Сикуса, сам же бросился в расщелину за Мьером. Он, спотыкаясь о размолотые тела «огарков», звал медведя-оборотня по имени; однако, тот пришел в такое состояние, что ничего уже не слышал; и считал, что должен, продержаться, как можно большее время — он уже и жизнью своей готов был пожертвовать ради того, чтобы дать им подальше уйти.
Мьер получил уже несколько ранений — то некоторые из «огарков» успевали таки нанести ему удары своими камнебитными орудиями — и, если бы на месте Мьера был человек, так и от одного такого удара был бы смертельно ранен — но медведь-оборотень только пришел в большее искупление; и еще стремительнее стал прорываться вперед. Так, через некоторое время, он вырвался бы в залу, где оставлен был «помидор», но дело в том, что поток «огарков» стал таким плотным, что он попросту увяз; и встретивши их грудью; вынужден был, несмотря на весь свой напор, крушить их на одном месте. Чрез некоторое время, пред ним выросла целая баррикада из тел, и она стала, под напором шедших следом, заваливаться на него. Мьер не мог сдержать всей баррикады одной рукою, и вынужден был отступить, после чего вновь продолжил крушить наползавшие толпы.
В этом то месте, его и достиг Фалко — он, как мог громко, звал его по имени, однако, Мьер и теперь не слышал. Тогда хоббит решился легонько толкнуть его в спину, и, если бы не успел отпрыгнуть назад, так получил бы удар, который вышиб бы из него дух. Так как проход был заполнен темной дымкой, что вылетала из мертвых тел, то и теперь медведь-оборотень не разглядел, кто это. И он бросился на хоббита, и он разбил бы его, ибо уже вновь занес руку, но, в последнее мгновенье, все-таки остановился — лицо его передернулось, и он пробормотал:
— Ах, так это ты, которого мы так долго ждали! Похож ты на Хэма…
— Осторожно! Сзади! — сказал Фалко, так как увидел, как взметнулось за Мьеровой спиной грозное орудие.
Медведь в мгновенье развернулся; перехватил рукоять грозящего ему орудия прямо на лету, дернул его на себя, и схвативши «огарка» со страшной силой бросил его в наседавшую толпу. Орудие выпало на пол, Мьер подхватил его; и вновь бросился вперед, раздрабливая головы, переламывая тела.
— Идем! Ведь, тебя же ждут! — кричал ему Фалко.
— Уходите без меня, а я их сдержу! — выкрикнул, не оборачиваясь, Мьер.
Тут хоббит бросился к нему, перехватил его за локоть, и вынужден был прокричать:
— Без тебя никто не уйдет, а вот Хозяин с Вероникой уедет!
Эти слова подействовали на Мьера; и боевой его пыл, жажда пожертвовать собой пропала — он бы, конечно, мог и пожертвовать, но больше ему хотелось жить, а не прорубать так слепо в толпы «огарков». И вот он стал отступать — причем отступать было значительно сложнее, чем слепо прорываться — теперь надвигавшиеся в первых рядах «огарки» сыпали на него сильные, расчетливые удары. Мьер, отбивался вырванным у одного из них орудием, но он не рассчитал своей силы — так одним ударом он перебил сразу несколько тел, а затем — орудие врезалось, выбив сноп искр в каменную твердь — ушло в нее по рукоять, как нож в масло — а когда Мьер повел орудие назад, то оно переломилось. Конечно, бессмысленно было сражаться кулаком, против острых железных конструкций и вот Мьер вынужден был повернуться и, что было сил, броситься бежать.
Впереди Мьера поспешал Фалко; и вспоминал, что, когда он еще только бросился за Мьером, машина уже была против них, и разгонялась все быстрее и быстрее — то есть он ожидал, что увидит только своих друзей. Какого же было удивление хоббита, когда он не увидел ни машины, ни друзей. Он даже прошептал:
— Что ж случилось? Они, ведь, должны были подождать…
Они выбежали между пяти линий рельс; вглядываясь вдаль — а там клубились толпы «огарков» — «огарки» напирали и сзади, преследовали их по пятам…
— Что же за беда в нашем славном королевстве приключилась? — с чувством проговаривал зеленобородый старик, за спиной которого по прежнему мучался вниз головой, спеленованный пауком Робин.
И юноше так в тягость стало нынешнее его положение, что он отчаянно засопел свободной ноздрей. У него жгло шею, и он думал, что, просто переломится. От притока крови в голову, он едва не терял сознание — к тому же он страстно хотел видеть все, действовать. И вот шипенье его стало таким отчаянным, что старик услышал его и, обернувшись, заговорил:
— Ох то плохо тебе! Так надо ж присесть, и перережу путы; и вместе с молодой кровью разберусь, что здесь за непорядок задумал учиниться…
После такой речи, он выбрал какой-то зубец, и аккуратно принялся спускать на него «стрекозу». Он посадил ее на острие, и острие это пробило днище вышло возле самой головы Робина — а старик даже рад был этому, он забормотал:
— Вот она: родина моя; здесь даже и камни другие. Ох, вы! — и тут на глазах его навернулись слезы — он нагнулся и поцеловал этот выступ, затем уж принялся за Робина.