Буржуазный век
Шрифт:
"В своей элементарной форме флирт совершенно нормален и естествен. Он встречается даже у животных. То просто начало ухаживания, момент, когда сближение может быть еще прервано. У нас флирт часто нечто большее. Условия современной жизни затрудняют брак, так что любовь и первые ее шаги становятся чем-то весьма серьезным, к чему уже нельзя относиться легкомысленно. Флирт приспособился к этим условиям. Перестав быть прелюдией нормального ухаживания, он превратился в суррогат полового удовлетворения".
И общество признало за флиртом его право на существование. Оно идет самым предупредительным образом навстречу этой потребности. Не только мужчине, но и женщине, и в особенности молодой девушке, предоставлено право флирта. В светском обществе находят совершенно естественным, если каждая девушка флиртует. Лучше
Первое, что должно броситься в глаза провинциалу, попадающему в так называемое хорошее парижское общество, это, по словам Марселя Прево, то, что флиртуют решительно все. Так как новичку, выросшему в атмосфере провинциальной морали, недозволенным кажется всякое интимное общение не связанных "раком мужчин и женщин, то столичный флирт производит на него угнетающее впечатление.
"Или я родился в совсем другом мире? Ужели таковы нравы современного света, ужели таков его язык? Эти громкие кабацкие остроты и, что еще хуже, это постоянное шушуканье и этот шепот по углам! Это бесцеремонное прижимание друг к другу мужчин и дам! А потом это безобразное слово, то и дело прорывающееся сквозь разговор, как постоянно повторяющийся призыв к легкомыслию. "Мой флирт... Она имела флирт... У нас был флирт... Флирт моей дочери..."
В какой степени светское общество идет навстречу всеобщей потребности во флирте, иллюстрирует следующее описание ужина во время семейного бала:
"Буфет был заменен маленькими столиками, расставленными в столовой и соседней курительной комнате. Обе залы были при помощи декорации превращены в нормандские таверны. Можно было усесться небольшими уютными группами и призывать слуг, как в ресторане. Вот до чего доходит изобретательность в современной светской жизни! Можно ли представить себе что-нибудь более забавное, как если молодые девушки и женщины усаживаются вдвоем или вчетвером с какими хотят кавалерами, чтобы, не стесняясь, продолжать кокетливую игру, которой они так преданы, тогда как родители и мужья снисходительно посматривают на них".
Марсель Прево показывает далее очень хорошо, в чем заключается в таких случаях беседа, так как флирт прежде всего состоит в особого рода разговорах. Некий все изведавший жуир разговаривает следующим образом со своей дамой, которую – заметьте! – видит в первый раз:
"Mademoiselle! Думали ли вы когда-нибудь о том, как жестоко складывается светская жизнь в Париже? Мы встретились сегодня вечером с вами. Случай пожелал, чтобы мы с вами подружились. Я могу на мгновение представить себе, что вы, такая нежная, такая красивая, принадлежите мне. Я предчувствую, какой мир безграничной нежности раскроется когда-нибудь в вашей душе. Я предчувствую это... и, однако, мы разойдемся, и, быть может, навсегда. Другому достанется этот клад. Для другого страстью затуманятся ваши прекрасные глаза, другому будут принадлежать этот лоб, эти губы и все остальное, о красоте чего я догадываюсь по тому, что вижу..." – "Monsieur!" – пробормотала Жанна. Она чувствовала, как его взгляды раздевали ее, она была близка к обмороку, а он безжалостно продолжал, опьяненный своими собственными словами, запутавшийся в собственной западне. "Не я буду этим счастливцем... но мечтать о вас кто может мне запретить и помешать. Я вижу вас, я держу вас в своих объятиях. В часы одиночества вы придете ко мне в моих мечтах. И пусть вы далеки, вся ваша юная красота будет принадлежать мне; ни одно пятнышко на вашем теле не будет мне..."
Как часто говорил он эти страстные слова молодым девушкам, уверенный, что они затрепещут, как под прикосновением ласки".
Все это еще довольно безобидно. В другом романе – "Советы холостякам и помолвленным" – Прево замечает:
"Я знаю, что в Париже, в этом мире праздности, мужчины и женщины ведут такие разговоры, за которые студента исключили бы из университета".
Было бы неправильно предполагать, что женщины – недостойные партнеры мужчин в подобных дуэтах, хотя они и выражаются, естественно, скромнее. Одна опытная дама признается:
"Я всегда умела обращаться с мужчинами. Мне доставляло удовольствие волновать его (молодого человека), так как он был только полумужчиной. Думаю,
Это взаимное разжигание достигается, естественно, не одними только словами, а, как известно, более или менее откровенными ласками, поцелуями, удовлетворением обоюдного эротического любопытства, ради чего отыскивают и находят сотни случаев. В обществе таким интимностям в особенности благоприятствует танец. Мужчина, не умеющий использовать подобные случаи, часто считается дурачком, которого настоящая женщина может только презирать.
Как флиртуют девушки из хорошего общества в Берлине, подробно описано в четвертом письме уже цитированной "Русалочки" Каленберга. Это письмо, кроме того, подтверждает вышевысказанную мысль, объясняющую флирт как суррогат отсутствующих в условном браке эротических радостей.
Герберт Грендаль пишет своему другу Ахиму фон Вустро: "Приключение начинает меня интересовать более с психологической, чем с личной точки зрения. Так далеко я уже ушел вперед. Впрочем, в этом виновато ремесло, привычка к анализу. Итак: в среду получаю изящное розовое письмецо, почерк гимназистки, крутой, манерный, капризный. "Милостивый государь! Ждите меня завтра в это же время. Приду одна. Ваша Ж.". Открываю сам. Это усиливает таинственность и доказывает внимательность и нетерпеливость. Она стоит передо мною в темно-синем платьице, вся красная. Я ее, конечно, поцеловал на этот раз. Ты знаешь, на мой взгляд, поцелуи – искусство. Есть люди, которые этого никогда не поймут. Например, ты! В поцелуе – все: вопрос, утверждение, граница. Вся будущая любовная мелодия в виде легкой, тихой прелюдии! Она не протестовала, особенно не отвечала, но стояла тихо. Сердечко билось, готовое разорваться, наполовину от страха. А вдруг кто-нибудь увидит? Я успокоил ее: "Этажом выше живет фотограф, вы могли бы пойти наверх, если бы встретили кого-нибудь на лестнице. Из спальни есть выход и во двор. Мартын молчалив, как могила". Она обо всем этом и сама подумала. И мило позволила поцеловать себя еще раз.
Потом зашла речь о моральных гарантиях. "Надеюсь, ты обо мне не плохого мнения, если я пришла ради "этого". Скажи: нет. Не правда ли: нет! Я пришла просто потому, что читала твои романы, да и дома такая отчаянная скука, а ты такой милый". Я отвечаю: "Конечно нет!" И целую ее белую шейку докрасна, кусаю ее ушко. Какие грудки, белые, упругие и сладкие, как две половинки яблока! А что за шейка! А ручки, которые обнимают крепко-крепко, тонкие, мягкие, неразрывные, как шелковые нитки. В ее голосе трогательные детские нотки, призывы и жалобы. Голос сирены! Я придумал для нее и имя: "Русалочка", имя удивительно подходящее. Оно прекрасно характеризует ее жанр, ее характер – сластолюбивый, плутоватый, созданный для любви, ни к чему в сущности не способный. С рыбьим хвостом! Холодным, как лед! Такова она, несмотря на свои клятвы в любви. Слишком уж гладко у нее выходит: "Как я тебя люблю, Герри! Ужасно я тебя люблю! Ты – единственный, милейший, другого такого нет на свете". И все-таки выходит это у нее очень мило. При этом ни одного громкого слова, ни одного некрасивого жеста, всегда настоящая маленькая дама, чистенькая, беленькая, воздушная, хрупкая.
Она расспрашивает меня о моих приключениях. В этом отношении она ненасытна. То воображение маленького чудовища, которое ищет удовлетворения: насилие, кровосмешение, противоестественная любовь – все ее интересует. Вся мировая история, все искусство, половина религии для нее только в этом. Все это она знает, помнит. И в этой ее поразительной односторонности есть что-то импонирующее и страшное. Все подробности моей холостяцкой квартиры занимают ее, безделушки, слуга, bric-a-brac (старье, хлам. – Ред.). А в промежутках мы целуемся. Шампанское не производит на нее никакого впечатления. Для этого она слишком субтильна, слишком неестественна. Она только играет, как котеночек. Я целую ее, глажу, прикасаюсь к ней. И вдруг движение точно извивающейся змейки, страх перед болью, перед ребенком, перед потерей возможности выйти замуж. И вдруг она становится деловитой. "У нас нет состояния. Эльза и Дада тоже вышли замуж". О браке она думает без всяких иллюзий. Брак – это то, что диктуется благоразумием, это материальная обеспеченность. Быть может, она даже будет верной мужу женой. Да и можно ли их особенно осуждать?