Бувар и Пекюше
Шрифт:
Она рассказывала и о бессмысленных чудесах, таких бесцельных, словно бог творил их только для того, чтобы озадачить людей. Ее собственная бабушка спрятала как-то в шкаф среди белья сливы и когда, спустя год, открыла шкаф, то увидела на скатерти тринадцать слив, расположенных в форме креста.
— Не угодно ли это объяснить?
Так заканчивала она все свои истории, настаивая на их достоверности с упрямством ослицы, но, впрочем, была женщиной доброй и веселого нрава.
Однако случилось ей как-то «изменить своему характеру». Бувар
— Может быть, он немного пожелтел на дне от сырости?
— Да нет же, повторяю вам! Позолота была вызвана прикосновением к святым дарам.
И она, в виде доказательства, сослалась на свидетельство епископов.
— Они говорят, что это как бы щит, как бы… палладиум над Перпиньянским приходом. Вот спросите-ка г-на Жефруа!
Бувар не выдержал и, перечитав Луи Эрвье, повел с собою Пекюше.
Священник сидел за обедом. Регина предложила гостям стулья и по его знаку, достав две рюмки, налила розолио.
Затем Бувар изложил цель своего прихода.
Аббат не ответил прямо.
— Господь все может, и чудеса суть доказательства религии.
— Однако существуют законы.
— Это ничего не значит. Он их нарушает, чтобы поучать, исправлять.
— Откуда вы знаете, что он их нарушает? — возразил Бувар. — Покуда природа следует рутине, о ней не размышляешь; но в необычайном явлении мы видим руку бога.
— И правильно, — сказал служитель церкви, — а что, когда событие удостоверено свидетелями?
— Свидетели всему верят, бывают ведь и ложные чудеса!
Священник покраснел.
— Конечно… иногда.
— Как отличить их от истинных? А если истинные чудеса, приводимые в доказательство, сами нуждаются в доказательствах, то зачем на них ссылаться?
Регина вмешалась в разговор и, проповедуя подобно своему хозяину, сказала, что необходимо послушание.
— Жизнь преходяща, но смерть вечна!
— Словом, — прибавил Бувар, попивая розолио, — былые чудеса не лучше доказаны, чем нынешние: одинаковые доводы защищают христианские и языческие мифы.
Кюре бросил вилку на стол.
— Те были вымышлены, еще раз повторяю! Вне церкви нет чудес.
«Смотри-ка, — подумал Пекюше. — Тот же аргумент, что для мучеников: вероучение опирается на факты, а факты — на вероучение».
Г-н Жефруа, выпив стакан воды, продолжал:
— Как бы вы их ни отрицали, вы в них верите. Мир, обращенный в истинную веру двенадцатью рыбаками, вот, по-моему, прекрасное чудо!
— Ничуть!
Пекюше объяснял это иным образом.
— Монотеизм происходит от евреев, троица — от индусов, логос — от Платона, дева-мать — из Азии.
Это не имеет значения! Г-н Жефруа был приверженцем сверхъестественного, не допускал, чтобы христианское учение имело под собою какое бы то ни было человеческое основание, хотя и видел у всех народов его предпосылки или же искажения.
— Кощунствующего атеиста я предпочитаю скептику, который все оспаривает!
Затем он взглянул на них с вызывающим видом, как бы для того, чтобы они ушли.
Пекюше вернулся домой опечаленный. Он надеялся примирить веру с разумом.
Бувар дал ему прочитать следующее место у Луи Эрвье:
«Чтобы познать разделяющую их пропасть, противопоставьте друг другу их аксиомы:
Разум говорит вам: целое включает в себе часть, а вера вам отвечает: посредством пресуществления Иисус, сообщаясь со своими апостолами, тело свое держал в руке, а голову во рту.
Разум вам говорит: человек не ответствен за грехи других людей, а вера вам отвечает: ответствен в силу первородного греха.
Разум говорит вам: три это три, а вера объявляет, что три — единица».
Они перестали навещать аббата.
Это было во время итальянской войны.
Благочестивые люди дрожали за папу. Эммануила проклинали. Г-жа де Ноар дошла до того, что желала ему смерти.
Бувар и Пекюше только робко протестовали. Когда дверь гостиной открывалась перед ними и они, проходя мимо высоких зеркал, видели в них свои отражения, а через окна — аллеи, где на зелени красным пятном выделялся жилет лакея, — они испытывали удовольствие, и роскошь обстановки делала их снисходительными к произносившимся здесь речам.
Граф дал им почитать все сочинения г-на де Местра. Он излагал его принципы в тесном кругу: Гюреля, кюре, мирового судьи, нотариуса и барона, будущего своего зятя, который по временам приезжал на денек в замок.
— Отвратительнее всего дух 89-го года! — говорил граф.
— Сначала люди оспаривают бытие бога, затем критикуют правительство, далее появляется свобода. Свобода оскорблений, бунта, наслаждений или, вернее, грабежа, а поэтому религия и власть должны подвергать гонению вольнодумцев, еретиков. Подымется, конечно, шум против преследований, как будто палачи преследуют преступников. Резюмирую: нет государства без бога, ибо закон может пользоваться уважением тогда лишь, когда исходит свыше, и в настоящее время дело не в итальянцах, а в том, кто победит, революция или папа, сатана или Иисус Христос.
Г-н Жефруа выражал одобрение односложными словами, Гюрель — улыбкою, мировой судья — покачиванием головы. Бувар и Пекюше смотрели в потолок. Г-жа де Ноар, графиня и Иоланда занимались рукоделием для бедных, а г-н де Магюро перелистывал подле своей невесты книгу.
Затем наступило молчание, и каждый, казалось, погружен был в исследование какой-то проблемы. Наполеон III уже не был спасителем, больше того — подавал дурной пример, позволив каменщикам работать в Тюильри по воскресеньям.
«Этого не следовало допускать», — такова была обычная фраза графа.