Бувар и Пекюше

Флобер Гюстав

Только через три дня удалось нотариусу их принять, и он сейчас же им рассказал, в чем заключалось дело. Г-жа Борден предлагала г-ну Бувару продать ей ферму за семь с половиною тысяч франков ренты.

Она зарилась на нее с юных лет, знала все ее достоинства и недостатки, и это желание точило ее, как рак. Ибо добрая эта женщина, истая нормандка, больше всего ценила имение, не столько как надежное помещение капитала, сколько ради удовольствия ходить по собственной земле. В надежде на эту землю она собирала справки, неотступно за нею следила, долго копила деньги и ждала с нетерпением

ответа от Бувара.

Он был в нерешительности, не желая, чтобы Пекюше когда-нибудь оказался вдруг без средств; но надо было ухватиться за случай, который был следствием их паломничества: провидение во второй раз обнаружило к ним благосклонность.

Они предложили следующие условия: рента не в семь с половиною тысяч, а в шесть тысяч франков должна перейти к пережившему. Мареско указал г-же Борден, что из них один слабого здоровья, а другой по телосложению своему предрасположен к апоплексии, и она, увлеченная страстью, подписала договор.

Бувар опечалился. Было лицо, желавшее ему смерти, и это соображение навеяло на него серьезные мысли, идеи о боге и вечности.

Тремя днями позже г-н Жефруа пригласил их на торжественный обед, который давал раз в год своим собратьям.

Трапеза началась около двух часов пополудни и закончилась в одиннадцать часов вечера.

Пили грушевую наливку, отпускали каламбуры. Аббат Прюно сочинил, не сходя с места, акростих, г-н Бугон показал фокусы с картами, а Серпе, молодой викарий, пропел маленький романс, чуть ли не любовный. Такое общество развлекло Бувара, На следующий день он был не так мрачен.

К нему часто стал приходить кюре. Он рисовал религию в приятных красках. К тому же ничем ведь не рискуешь! И Бувар вскоре согласился причаститься. Пекюше предстояло вместе с ним приобщиться таинства.

Торжественный день наступил.

Церковь была переполнена ввиду первого причастия. Буржуа и жены их занимали скамьи, а простой народ стоял позади и на хорах, над вратами.

«То, что должно сейчас произойти, необъяснимо, — думал Бувар, — но разума недостаточно для понимания некоторых вещей. Были очень великие люди, верившие в это. Отчего не поступить подобно им?» И в каком-то оцепенении он созерцал алтарь, кадило, светильники, чувствуя от голода некоторую пустоту в голове и странную слабость.

Пекюше, размышляя о страстях господних, возбуждал себя к порывам любви. Ему хотелось отдать Иисусу Христу свою душу, души других, и восторги, увлечения, озарения святых, все живое, всю вселенную. Хотя он молился горячо, все же некоторые части богослужения показались ему немного длинными.

Наконец мальчики преклонили колени на первой ступени алтаря, образовав своими одеждами черную ленту, над которой выступали неровными пятнами белокурые и темные головы. Их сменили девочки в венках, из-под которых опускались вуали. Издали их можно было принять за ряд белых облаков среди хора.

Затем наступила очередь взрослых.

Первым в ряду был Пекюше, но, по-видимому, от чрезмерного волнения голова у него качалась вправо и влево. Священник с трудом сунул ему в рот причастие, и он его принял, закатив зрачки.

Бувар, наоборот, так широко раздвинул челюсти, что язык у него свисал с губы, как флаг.

Подымаясь, он задел локтем г-жу Борден. Их взгляды встретились. Она улыбнулась. Сам не зная почему, он покраснел.

После г-жи Борден причастились графиня де Фаверж, ее дочь, их компаньонка и один господин, которого не знали в Шавиньоле.

Последними были Плакеван и учитель Пти. Но вдруг появился Горжю. Он уже не носил эспаньолки и вернулся к своему месту, сложив руки крестом на груди, с видом весьма назидательным.

Кюре обратился с речью к мальчикам. Да остерегутся они в будущем поступить, как Иуда, который предал бога своего, и да сохранят навсегда свою одежду невинности. Пекюше вздохнул, вспомнив о себе. Но стулья задвигались. Матери торопились расцеловать своих детей.

Прихожане, выходя из церкви, обменивались поздравлениями. Некоторые плакали. Г-жа де Фаверж в ожидании кареты повернулась к Бувару и Пекюше и представила им своего будущего зятя:

— Барон де Магюро, инженер!

Граф выразил сожаление, что их давно не видно. Он собирался вернуться на следующей неделе.

— Запомните, пожалуйста.

Карета была подана, дамы из замка уехали, и толпа рассеялась.

Они нашли у себя во дворе посреди травы пакет. Почтальон бросил его через забор, так как дом был заперт. Это была книга, которую обещал им Барберу: «Исследование христианства» Луи Эрвье, бывшего воспитанника Нормальной школы. Пекюше ее оттолкнул. Бувар не желал ее знать.

Ему не раз говорили, что таинство причастия преобразит его: в течение нескольких дней он подстерегал новое цветение в своем сознании. Оставался он, однако, все таким же, и его охватило болезненное изумление.

Как! Тело господне примешивается к нашей плоти и не оказывает на нее никакого действия? Мысль, управляющая мирами, не озаряет нашего разума? Высшая власть обрекает нас на бессилие?

Г-н Жефруа, укрепляя его веру, предписал ему «Катехизис» аббата Гома.

Благочестие Пекюше, напротив, возросло. Ему хотелось бы причаститься под обоими видами, он распевал псалмы, расхаживая по коридору, останавливал шавиньольских жителей, затевал с ними споры и обращал их на путь истины. Вокорбей рассмеялся ему прямо в лицо, Жирбаль пожал плечами, а капитан обозвал его Тартюфом.

Люди теперь находили, что они заходят слишком далеко.

Превосходная привычка — видеть во всем символы. Если гром гремит — представляйте себе страшный суд; когда перед вами безоблачное небо, пусть припомнится вам обитель блаженных; на прогулке говорите себе, что каждый шаг приближает вас к могиле. Пекюше последовал этому методу. Одеваясь, он размышлял о телесной оболочке, которую приняло второе лицо троицы; тиканье часов напоминало ему про биение сердца его, булавочный укол — про гвозди распятия; но сколько ни стоял он целыми часами на коленях, сколько ни постился и ни напрягал воображения, отрешиться от самого себя ему не удавалось; невозможно было достигнуть совершенного созерцания.