Бувар и Пекюше
Шрифт:
Что касается чудес, то их рассудок не был ими озадачен; с детских лет они были с ними знакомы. Возвышенный слог св. Иоанна пленил Пекюше и позволил ему лучше понять «Подражание Иисусу Христу».
Здесь нет уже притч, и цветов, и птиц, но жалобы, самоуглубление души. Бувар был опечален, перелистывая эти страницы, которые словно написаны в туманную погоду, в тиши монастыря, между колокольнею и гробницей. Наша бренная жизнь представлена там в столь плачевном виде, что нужно, забывая ее, обратиться к богу; и оба они, после всех своих
Они приступили к Екклезиасту, Исайе, Иеремии.
Но Библия их устрашила своими пророками, рыкающими, как львы, раскатами грома среди туч, всеми этими воплями геенны и богом своим, рассеивающим царства, как ветер — облака.
Они читали Библию по воскресеньям, в час, когда колокол звонил к вечерне.
Однажды они пошли слушать мессу, затем еще раз пришли. Это было для них развлечением в конце недели. Граф и графиня де Фаверж издали поклонились им, что было замечено. Мировой судья сказал им, подмигнув:
— Прекрасно. Одобряю вас.
Все прихожанки теперь посылали им просфоры.
Аббат Жефруа их навестил; они отдали ему визит, стали бывать друг у друга, и священник не заговаривал о религии.
Они были удивлены этой сдержанностью, так что Пекюше с равнодушным видом спросил его, что нужно сделать, чтобы стать верующим.
— Сначала исполняйте обряды.
Они принялись их исполнять, один — с надеждою в душе, другой — с вызовом, причем Бувар был убежден, что набожным никогда не станет. В течение месяца он не пропускал ни одной службы, но, в противоположность Пекюше, не пожелал соблюдать посты.
Что это? Гигиеническая мера? Но ведь известно, чего стоит гигиена! Условность? Долой условности! Символ подчинения церкви? На это ему тоже плевать! Словом, он считал это правило нелепым, фарисейским и противоречащим духу Евангелия.
В предыдущие годы они ели в святой четверг то, что им подавала Жермена.
На этот раз, однако, Бувар заказал себе бифштекс. Он сел, разрезал мясо, и Марсель глядел на него с негодованием, между тем как Пекюше торжественно счищал чешую со своего куска трески.
Бувар замер с вилкою в одной руке, с ножом в другой. Наконец, решившись, он поднес кусок к губам. Вдруг у него руки задрожали, толстое лицо побледнело, голова запрокинулась.
— Ты себя плохо чувствуешь?
— Нет! Но…
И он признался, что по вине своего воспитания (это было выше его сил) не может в этот день есть скоромное из боязни умереть.
Пекюше, не злоупотребляя такой победой, воспользовался ею, чтобы устроить жизнь по-своему.
Однажды вечером он вернулся домой с просветленным радостью лицом и проговорился, что только что был у исповеди.
Тут у них завязался спор об ее значении.
Бувар понимал исповедь первых христиан, совершавшуюся открыто; современная обставлена чересчур легко. Впрочем, он не отрицал, что подобный, учиняемый
Пекюше, стремясь к совершенству, выискивал у себя пороки: порывы гордости давно исчезли; свойственная ему любовь к труду освобождала его от греха праздности; что до чревоугодия, то скромнее его не найти человека.
Иногда с ним случались припадки ярости. Он дал себе слово больше не поддаваться ей.
Затем нужно было приобрести добродетели, прежде всего — смирение, то есть считать себя не способным на что-либо хорошее, не достойным ни малейшей награды, заклать свой разум и так себя принизить, чтобы тебя топтали ногами, как дорожную грязь. Он был еще далек от подобных качеств.
Недоставало ему и другой добродетели — чистоты, ибо в душе он тосковал по Мели, а пастель дамы в платье времен Людовика XV смущала его своим декольте.
Он запер ее в шкаф, довел свою стыдливость до того, что стал бояться смотреть на самого себя и спал в кальсонах.
Окруженная такими заботами похоть у него разгорелась. Особенно по утрам ему приходилось выдерживать сильную борьбу, подобную той, какую испытали св. Павел, св. Бенедикт и св. Иероним в весьма преклонном возрасте. Они поэтому прибегали к неистовому покаянию. Боль есть искупление, лекарство и средство, дань поклонения Иисусу Христу. Всякая любовь требует жертв, а какая жертва тягостнее плотской?
Для умерщвления плоти своей Пекюше отменил послеобеденную рюмочку, сократил потребление табака до четырех понюшек в день, в самую морозную погоду не надевал картуза.
Однажды Бувар, подвязывая виноградные лозы, приставил лестницу к стене террасы возле дома и случайно заглянул в комнату Пекюше.
Друг его, оголенный до живота, легонько бил себя по плечам плетью для выколачиванья платьев; затем, возбудившись, снял штаны, хлестнул себя по ягодицам и упал на стул задыхаясь.
Бувар был смущен, как будто открыл запретную тайну.
За последнее время он начал замечать, что полы стали чище, в салфетках поубавилось дыр, пища улучшилась; перемены эти вызваны были участием, какое приняла в них Регина, служанка кюре.
Радея о церкви, как и о кухне своей, сильная, как погонщик волов, и участливая, хотя и непочтительная, женщина эта вмешивалась в домашние дела соседей, давала советы, становилась хозяйкой. Пекюше полагался на ее опытность.
Однажды она привела к нему пухлого человечка с узкими, как у китайца, глазками и ястребиным носом. Это был г-н Гутман, торговец предметами религиозного культа. Он показал им под навесом несколько образчиков, вынув их из коробок, — кресты, иконки, четки всевозможных размеров, канделябры для молелен, переносные алтари, мишурные букеты, синие картонные сердца Иисусовы, фигурки рыжебородого св. Иосифа, фарфоровые холмики с распятием. У Пекюше глаза разгорелись. Его останавливала только цена.