Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— Скажи имаму, что так надо, так будет лучше для его гостя Ивана, — показывая на Булаковича, продолжал Небольсин. — Я его друг.
Теперь уже Идрис, поняв сказанное, перевел имаму.
— Друг — это хорошо. Друг, если он настоящий, подобен хорошему кинжалу, не подведет, — садясь, ответил Гази-Магомед.
Все сели, внимательно разглядывая друг друга.
— Скажи имаму, что капитан знает мою матушку, что он лично выкупил меня и что мы как братья, — понимая настороженное внимание хозяев, сказал Булакович.
— Да будет аллах милостив к нему, мы с открытым сердцем встречаем его, — сказал ших Шабан. Гамзат-бек дружелюбно похлопал по плечу капитана.
— Ну, Иван, опять мы вместе и опять за одним столом. Помнишь, я говорил тебе в Черкее, — не горюй, хорошим людям, сильным сердцем и духом, всегда помогает аллах. Так и случилось. Ты опять со своими, не пленный, не солдат… апчер, — трогая пальцами погон Булаковича, сказал Гази-Магомед. — Как жил в Чечне, не обижали тебя? А солдат, раненный в руку, тоже вернулся?
— Не обижали, имам, спасибо тебе. Твое слово всюду оберегало меня: и в Чечне, и в Дагестане…
— А среди русских? — вдруг с лукавой усмешкой перебил его Гази-Магомед.
— Нет… там наоборот. Дружба с тобой, имам, там вызывает недовольство, подозрения…
— Глупые, недостойные люди! — сказал Шамиль.
— Единственный, кто, как брат, встретил, прикрыл меня от подозрений, — это он, — беря руку Небольсина, взволнованно продолжал Булакович.
Оба переводчика, дополняя друг друга, переводили слова прапорщика молча слушавшим мюридам.
— И в крепости остался я только благодаря его заступничеству… ну, помощи, помощи, — пояснил он, видя, как оба переводчика в недоумении посмотрели друг на друга.
— Полноте, Алексей Сергеич, — остановил его Небольсин.
— Нет, милый Александр Николаевич, я должен, должен этому замечательному человеку рассказать все о нас, — так горячо сказал Булакович, что даже и без переводчиков присутствующие поняли смысл сказанного им.
Гази-Магомед внимательно и пристально смотрел на Небольсина. Гамзат-бек удовлетворенно кивал, а ших Шабан негромко сказал что-то.
— Молитвы говорит арабски, — пояснил Ахмед.
— И к тебе, имам, он пришел вместе со мной только потому, что одному мне нельзя было идти… Я хоть и офицер, но был разжалован царем, находился в твоем плену, — Булакович горько усмехнулся, — мало ли что может сделать человек, поднявшийся против своего царя.
Мюриды внимательно слушали медленный, но точный перевод слов Булаковича.
Имам перевел взгляд с Небольсина на прапорщика. Суровое лицо дагестанца светлело, глаза подобрели, он молчал, но чувствовалось, как сосредоточенно думал он в эти минуты.
— Он сделал верно, Иван. И тут твой друг прикрыл тебя, но я не за тем позвал к себе. Скажи нам, ты знаешь, что написал в своем письме Клюге? — Он с трудом выговорил это имя. «Килугэ» — прозвучало оно.
— Да, имам. Нам прочитали его.
Гази-Магомед удовлетворенно кивнул.
— И твой друг тоже знает?
— Да, имам. Я тоже читал это письмо, — ответил Небольсин.
— Так, так, — не спеша проговорил Гази-Магомед. — А ты не сказал мне, что с твоим солдатом… умер, жив, вернулся к своим?
Офицеры удивились внезапному, не имевшему отношения к письму вопросу.
— Он жив, имам. Рука его перебита, пальцы не действуют, и он отпущен вчистую, домой…
— Вчистую, домой, — вздохнул Ахмед. Эти дорогие для каждого солдата слова растревожили его сердце. Он перевел слова Булаковича.
И снова все замолчали.
— Значит, вы оба читали письмо… Ну и что скажете, гости, на предложение Килугэ о моем прибытии в Грозную… — имам помолчал, — о добровольной сдаче русским, о прекращении газавата?..
Ших Шабан испытующе глядел на офицеров; Гамзат-бек резко повернулся на затрещавшем под ним табурете; имам ждал.
Переводчики с тревожным любопытством смотрели на русских.
— И можно ли верить заверению вашего генерала — «анарала», — сказал имам, — что ни мне, ни Гамзат-беку, ни Шамилю, ни Шабану и вообще никому из мюридов не угрожает ссылка или смерть?
— А также и требование сдать все наше оружие русским и вернуть им перебежчиков и пленных, — еле сдерживаясь, запальчиво вставил Гамзат.
— Имам, ты задал мне трудную задачу, но я человек честный, я помню все: и добро, оказанное мне, и зло, содеянное со мной, — начал Булакович.
— Так оно и должно быть, Иван. Ты человек и мужчина… Ты должен помнить все — и хорошее, и злое. За добро надо благодарить, за зло мстить до самой смерти…
— И даже после, на том свете! — выкрикнул Гамзат.
— Слышишь, что сказал ших Гамзат?.. Так и должно быть, Иван, а теперь продолжай.
— Имам, наши начальники — и Клюге, и Пулло, и даже генералы Розен и Вельяминов, если дадут тебе слово чести, не тронут тебя…
Горцы зашевелились, один Гази-Магомед неподвижно сидел, слушая Булаковича.
— …Но что значат они и их слово там, в Петербурге, в России? Ничего, пустой звук! — твердо продолжал Булакович. — Здесь, на Кавказе, они имеют вес, силу, значение. Там, в России, таких, как они — сотни, — продолжал прапорщик, — там они ничто. Никто не послушает их, да они и не осмелятся сказать. Разве что Ермолов, но он в опале… Ну, царь не любит его, — пояснил Булакович.