Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— А-а… наконец-то вы произнесли то, что я знала и раньше… Что вы сказали Небольсину в ту ночь?
— То, что этот клятвопреступник уже открыл вам, Евдоксия Павловна! — сдерживая волнение, возмущенно закричал Чегодаев. — Да, я действительно просил его, и поймите, поймите это правильно, Евдоксия Павловна… чтоб он сблизился с вами. Да, от такой любви и ревности, которые обуревали мною, я мог бог знает что еще наговорить ему… Но он, он, давший мне честное слово офицера…
— Он ничего не сказал мне, Иван Сергеевич, ни слова, ни звука об этом. Он действительно честный и благородный человек, поверивший вам и не понявший, какую низкую игру вели вы…
— Какую игру? — вскакивая с места, злобно глядя на жену, спросил Чегодаев.
— Подлую, о какой этот человек даже и помыслить не мог! Но вы просчитались, господин действительный статский советник… Небольсин поверил вам и, как человек благородный, сочувствуя горю ближнего, устранился… А было не «горе», а игра, коммерческий расчет…
Чегодаев, тяжело дыша, озадаченно смотрел на жену. Краска стыда сошла с его лица, и теперь бледность покрывала лоб и щеки. Только сейчас он понял, как глупо проговорился.
— В конце концов, это даже не столь важно, говорил ли тебе Небольсин или нет, — сбивчиво забормотал он, — важно то, что я действительно был готов на все, даже на то, чтоб вы встретились и… и… — Он сбился с речи под тяжелым взглядом жены.
— Не лгите, Иван Сергеевич, вы делали все продуманно, с расчетом. Вы знали, что я люблю его, знали и то, что Небольсин человек чести, и вы разыграли перед ним весь этот пошлый, отвратительный фарс…
— Неправда! Я делал это из любви к вам… — перебил ее Чегодаев.
— Из любви к себе, к своему чину, к положению богатого сановника… не будем ребячиться, Иван Сергеевич. За четыре года нашей супружеской жизни я разобралась в вас. Карьера, путь в сановники, богатство и светская жена… Не будем обманывать друг друга, — повторила она и, вспомнив последние слова Небольсина, даже не замечая смолкшего генерала, с отчаянием повторила: — Оба мы, оба несчастные люди…
Не понявший смысла этой фразы, Чегодаев кивнул и облегченно сказал:
— Да, оба… но это пройдет, Евдокси, пройдет… и забудется, как только мы уедем с этого дикого Кавказа.
Прошло несколько минут в полном молчании. Было слышно, как в саду щебетали птицы. Генерал успокоился.
— Не понимаю вас, мой друг… все какие-то мечты, настроения… Все у вас есть — и знатность, и положение, и богатство…
— Я — нищая среди богатств… — усмехнувшись, перебила его Чегодаева.
Генерал недоумевающе пожал плечами, не поняв горького смысла слов жены.
— Я уезжаю отсюда… Сделайте так, чтоб отъезд мой состоялся на днях.
На лице генерала изобразилось удовлетворение.
— О-о, это лучший выход, Евдоксия Павловна. Уедем мы вместе. Через пять-шесть дней я заканчиваю дела — и в Ставрополь…
— Я уеду в Петербург, — решительно заявила Чегодаева.
— Согласен… В Ставрополе я задержусь на месяц и затем тоже в столицу и уверен, что кавказские переживания в столице рассеются как дым. — Генерал учтиво поклонился и пошел навстречу показавшемуся в дверях есаулу Желтухину.
На другое утро, едва стенные часы пробили десять, вошедший в столовую казачок доложил:
— Ваше превосходительство, казачий офицер к вам.
— А-а, это Желтухин, точен как часы, — вставая из-за стола, сказал Чегодаев. — Зови!
— Куда это вы? — спросила Евдоксия Павловна.
— На конный рынок. Он обещал показать замечательных коней.
— А как же, Иван Сергеич, таких других нигде нету, хочь в Кабарде али на Дону поищите, — входя в комнату, сказал есаул. — Хозяюшке, вашему превосходительству Авдотье Павловне, казачий салют и приветствие, — кланяясь, сказал Желтухин.
— Да не спешите вы на этот базар, не уйдут от вас хваленые кони, позавтракайте с нами… Кофе со сливками?
— И-и, барыня-хозяюшка, каки казаку сливки с кофеями… не казацкое это дело — чаи-кофеи пить. В другой раз чихирю у вас просить буду, а сейчас, — он махнул левой здоровой рукой, — спешить надо. Коней упустить можем, тута возля них и драгунские, и уланские офицеры толкутся, а про ремонтеров и не говорю… Спешить надо, Иван Сергеич.
— Иду, иду… Я вас только и дожидался. К обеду вернемся, адье, ма шер, — целуя жену и надевая шляпу, сказал Чегодаев.
Сенная площадь находилась на окраине солдатской слободки, там, где начинались «ряды», отведенные для торговли ручным товаром, всякой рухлядью, поношенной одеждой и вещами. Место это носило звучное название «Нахаловка» и вполне соответствовало этому слову.
Конный рынок был разбит на площади, и торговля на нем происходила дважды в неделю — по воскресеньям и средам. Уже с утра на площади появлялись юркие фигуры перекупщиков, продавцов и лиц, по уговору с хозяевами коней набивавших цену. Усатые ротмистры и поручики, ремонтеры различных кавалерийских полков, степенные казаки, зеваки, солдаты, слободские жители ходили по Сенной, приглядываясь, прицениваясь к коням, а то и просто от скуки ведя праздные разговоры.
Шум, смех, говор, ржание коней, удары нагаек висели в воздухе на конном базаре с десяти утра до пяти часов вечера, после чего солдаты и квартальные разгоняли толпу.
Здесь часто попадались отличные кони, частью отбитые у горцев или уворованные в дальних станицах и затеречных слободах.
Чегодаев не пропускал почти ни одного торга и, сблизившись с Желтухиным, считая его отличным конником, в последнее время все чаще и чаще приглашал к себе есаула.
— Хочу завести у себя под Тамбовом небольшой конный завод. Люблю коней, а там, в моем именьице, есть все для создания горско-донской породы, — объяснил свое увлечение генерал.