Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
На конном базаре группами и поодиночке проводили и показывали коней. Торговали главным образом казаки и армяне, хотя в толпе иногда встречались черные, смахивавшие на цыган люди. Коней было немного, но почти все породистые, хорошей стати и чистых кровей.
— Слюсаренко, — крикнул есаул, — веди сюда Зорьку!
— Зараз, ваше сокблагородье, — отозвался из толпы казак.
— Сейчас, Иван Сергеич, увидите. Золото, а не кобыла! Такую лошадь и в Москве, и в Петербурге не стыдно показать.
— Поглядим, поглядим, — предвкушая удовольствие,
Слюсаренко уже вел на чумбуре Зорьку, провожаемую восхищенными возгласами лошадников.
Кобыла была гнедой масти, не очень рослая, но несомненный карабах с красиво выгнутой шеей; тонкие бабки, налитые кровью, с чуть косящим взглядом глаза и еле заметная седловитость говорили о примеси арабской крови.
— Хороша кобылка… от такой, Иван Сергеич, у вас кони пойдут кровные, чистой породы. Гляди, каки у ей бабки, кака стать! — восхищенно говорил Желтухин, то с одной, то с другой стороны обходя и поглаживая спокойно стоявшую лошадь.
Кобыла действительно была хороша. Спокойная, ладная, она, чуть косясь на людей, игриво выгибала крутую шею, по которой поглаживал ее казак.
— Зовем ее Зорька, вашеприство, Зорька… Имя доброе. Ладно под седлом ходит… ни сбою, ни оступи… — расхваливал казак.
— Добрая кобыла. Вам ба, Иван Сергеич, ей в пару жеребца купить, чтоб приплод кровный был, — посоветовал Желтухин.
Чегодаев чуть поморщился. Он был расположен к этому «моветону», как за глаза, дома, называл есаула, — но то, что гребенец упорно именовал его «Иваном Сергеичем», а не «превосходительством», коробило педантичного петербургского гостя.
— А тута, вашбродь, жеребец один есть… ух, сволочь, и ко-о-нь… — восхищенно протянул один из казаков. — Грудь — во, як каменна стена, сам ярый, неспокойный, копытом землю бьеть, а глаза как у волка в загоне. Одно слово — огонь!
— Это у кого же? — осведомился Желтухин.
— А у приказного Ныркова… Он того коня у кабардинов отбил прошлым летом, когда Хапцев-аул брали… У ихова князя взял…
— Ну-у! И хорош жеребец?
— Огонь! Двум людям его на узде да цепи держать надо, — вставил кто-то.
— Чумовой, вашеприство, его на развод купите, не ошибетесь..
— Веди сюда, скажи, я приказал, — распорядился есаул. — Вам, Иван Сергеич, и впрямь такой под пару, от него добрый завод пойдет.
— Что ж, если подходящий, возьму… — подходя вплотную к Зорьке, сказал Чегодаев, осторожно поглаживая ее по холке.
— Да вы, вашеприство, не пужайтесь, лошадь смирная, усе понимает, только что не говорит, — пошутил один из казаков.
— А я и не боюсь… Я коней разных сотни перевидел… и английских, и гунтеров, и скаковых… Просто любуюсь Зорькой… Действительно, хороша кобылка, — ответил генерал и, желая подчеркнуть свое спокойствие, стал обходить кобылу, то и дело похлопывая и поглаживая ее круп и точеные ноги.
— Картинка! — восхищенно сказал он. — А как у нее бабки, копыта?.. Нет ли козинца или шпата? — нагибаясь к задней левой, спросил Чегодаев.
Он в точности и не знал, что такое шпат и чем он отличается от козинца, но желал показать окружавшим его казакам свою осведомленность.
— Не тянет ли на ходу ногу? — прощупывая суставы, спросил он.
— Откеда шпат… здорова, вашеприство, хучь на выставку веди… — начал было казак.
— Дяржи… дяржи его, сатану… зашибет насмерть!.. — раздались крики. — Тяни чумбур… не пущай, но, зараза!..
Желтухин обернулся. Огромный грудастый жеребец, зачуяв кобылу, встал на дыбы и, мотая головой, рвался вперед. Свалив повисшего на недоуздке казака, он двумя скачками очутился возле беспокойно сжавшейся кобылы. Натянувшийся чумбур лопнул.
— Арканом его, аркан кидай! Не спущай ремня!.. — кричал кто-то возле.
— За ноздрю, за ноздрю его хватай…
— Сам хватай!.. Не видишь, сказился… забьет до смерти…
— Тяни назад, не пущай к кобыле!
— Да не двужильный я!.. — наперебой кричали казаки.
— Швыдчей, швыдчей… мешок на морду…
— Сторонись, вдарит… — кричали люди.
Очутившись возле Зорьки, жеребец так неистово заржал, что кобыла рванулась в сторону и изо всей силы лягнула жеребца. Острые шипы ее подков ударили в лицо не успевшего отскочить Чегодаева. Он рухнул возле все еще испуганно лягавшейся кобылы.
На жеребца накинули аркан. Кто-то бил его плетью, другой тянул конец недоуздка к себе…
Есаул, забыв про раненое плечо, пытался вытащить из-под ног бесновавшегося жеребца уткнувшегося лицом в землю Чегодаева.
— Убил… убил человека…
— Не он… то кобыла… с переляку вдарила куды ни есть… — объяснял сбежавшимся людям кубанец-казак.
Зорьку отвели в сторону, подальше от все еще не угомонившегося жеребца.
Чегодаева приподняли и перевернули на спину. Все лицо генерала было разбито. Один глаз уже затекал огромной сине-черной опухолью; другой, безжизненный и целый, был открыт.
Казаки сняли папахи, солдаты картузы и молча стали креститься.
— По-о-мер, господи, царица небесная… — заплакала одна из баб, и тогда заголосили еще несколько женщин.
— Вот тебе и куповал коня… — озадаченно и некстати сказал Желтухин, с трудом стянув с головы папаху.
Весть о том, что лошадь «вбила генерала насмерть», уже разбежалась по слободке.
Из хат и солдатских казарм бежали все, кого настигла эта весть, и скоро шумная толпа заполнила площадь, посреди которой лежал мертвый действительный статский советник Чегодаев.
Глава 18
Огаревы сердечно встретили капитана. Как будто совсем недавно расстались они, но прошедшие два года сказались на коменданте. Виски его еще больше засветились сединой, под глазами легли темные круги, а лицо утеряло свежесть, которая недавно так молодила его.