Была только любовь. Воспоминания о блокаде
Шрифт:
Когда Зою с младенцем привезли домой, стало понятно, что в таком холоде семимесячный ребенок долго не протянет.
Софья, не задумываясь, отдала Зое свою буржуйку. Но печурку еще и надо было чем-то топить.
Борис Абрамович достал Софье двенадцать поленьев дров, но их хватило совсем ненадолго.
В ход пошла старая мебель, книги и все, что могло гореть.
Вера Ивановна и Елена практически переселились в комнату Зои. Тем более что той пришлось выйти на работу до окончания декретного отпуска.
В связи с уходом на фронт почти всех мужчин на заводе работали женщины, старики и дети по 12–14 часов в сутки.
У Зои и так почти не было молока, но после выхода на работу оно совсем пропало.
С ребенком сидели соседки, поочередно ходившие на реку за водой, чтобы накормить и выкупать малыша, у которого до сих пор не было имени.
– Пора зарегистрировать сына, – как-то находясь дома, сказала Софья Зое.
– Как ты его хочешь назвать? – спросила она.
Все притихли, ожидая ответа.
– Валерой! – ответила Зоя.
– Ну вот и чудесно, – с облегчением сказала Софья. – Завтра же следует сходить и получить на Валерика документы. Ему тоже паек полагается.
Голодные и промерзшие женщины дружно поддержали ее.
И тут раздался звонок в дверь. Софья пошла открывать.
В квартиру вошел офицер с вещмешком за плечами и небольшой печуркой в руках. Он обнял и прижал к себе Софью, и они прошли в ее комнаты.
Все завороженно и с любопытством смотрели друг на друга, не решаясь спросить: «Кто это?».
Гость пробыл у Софьи до полуночи, все что-то мастеря и прилаживая, судя по ударам молотка и оживленным перемещениям Софьи из комнаты в чулан и обратно.
Потом она готовила на кухне чай, и они долго беседовали с гостем. В полночь Софья пошла проводить его до машины.
Все женщины тут же выскочили из комнаты Зои с вопросом:
– Кто это?
Софья с усмешкой смотрела на женщин.
– Угадайте! – смеясь, сказала она.
Но видя, что задачка им не под силу, обратилась к Елене.
– Но ты-то ведь прекрасно знаешь этого человека! – сказала она с укоризной.
– Я? – удивилась та. – Первый раз вижу! – заверила она соседей. – Но кто он? Не мучай, скажи, – обратилась она к подруге.
– Аркадий! – сообщила та. – Неужели не узнала? – с обидой спросила она Елену.
– Вот те крест! – перекрестилась та.
А Вера Ивановна улыбалась.
– Что, тот Аркадий, который все добивался вашей руки, Софья Сергеевна?
– Да, это он и есть. Он сегодня уезжает на фронт, – с гордостью за своего друга сказала Софья. – Вот привез и установил мне печурку. Теперь, Елена, ты сможешь спать у меня. Ну и подарочек нам привез, – радуясь и гордясь его добротой, сообщила она. – Прошу всех к столу, – и она широким жестом, которым всегда раньше приглашала гостей, обратилась к соседям.
В ее гостиной тлела остывающая печурка, и было намного теплее, чем на кухне. На столе стояли чайник и чашки, а на тарелках лежало по кусочку хлеба с маслом и по кусочку шоколада. До полночи пили чай, растягивая удовольствие, затем попросили Софью поиграть им на рояле. Вместе пели песни, угощались распечатанной пачкой печенья и были счастливы этим мгновением, хоть ненадолго возвратившим их к нормальной человеческой жизни.
Когда Вера Ивановна и Зоя ушли, Елена спросила:
– Аркадий опять просил стать его женой?
– Просил ждать его и писать ему!
– Ты обещала?
– Безусловно! – как само собой разумеющееся сообщила Софья.
Прошло еще два тяжелейших месяца. Зима никак не хотела сдавать свои позиции.
Как-то ночью, возвращаясь с работы, Софья подобрала двух детей, которым было по три-четыре года. Ни своего адреса, ни своей фамилии они не знали. Кое-как добились от них, что мама умерла, и они замерзли и ушли гулять одни, и что им очень страшно.
Елена растерла детей водкой, оставшейся у Софьи с лучших времен, согрела их, накормила пустым, из картофельной кожуры сваренным супчиком и уложила спать.
Разобрали они с Софьей, что одного зовут Сашенькой, а другого Виталиком.
Где искать их родных, женщины не знали. Решили, что Софья даст объявление на радио и в газету, может, кто откликнется.
– А пока нужно их приютить, – сказала Софья.
В квартире стало трое детей, не считая внучки Елены, которой исполнилось одиннадцать лет.
Весь свой паек, состоявший из хлеба и соленой воблы, Софья отдавала Елене, которая готовила суп из этой рыбы на всех обитателей квартиры.
Нина все еще работала на рытье окопов, и сердце Елены разрывалось от жалости и невозможности помочь ей хоть чем-то.
Раз в неделю Нина приезжала домой помыться и переодеть белье. Она никогда не ела дома, понимая, как голодно сейчас и взрослым, и детям. Но Елена постоянно старалась не съесть свою порцию и отложить ее для дочери. Раз в пару недель она добиралась к фронтовой полосе, чтобы принести дочери что-то из теплых вещей и немного еды.
Но однажды ночью Нину привезли домой на подводе. Одна рука перебинтована и висит на перевязи, в другой ведро с картошкой, которую она еле дотащила до подъезда.
Войдя в квартиру, Нина опустилась на пол, не в силах стоять, и потеряла сознание.
Софья, вышедшая на звуки открываемой двери, бросилась к ней. Она привела Нину в чувства с помощью нашатыря и стала разбинтовывать ей руку, расспрашивая, что случилось.
Елена тоже выскочила в коридор и, увидев раненую Нину, разрыдалась.
Софья на нее прикрикнула.
– Прекрати истерику! Дай лучше воды промыть рану и приготовь крепкий чай и хлеб.
Она умело занялась ее раной, усадила за стол, и пришедшая в себя Нина поведала им свою историю.