Былое — это сон
Шрифт:
В этой истории было несомненно одно: Антона Странда застрелили и сделал это не мой брат. Когда ты прочтешь эти строки, все это отойдет уже в такое далекое прошлое, что всем будет совершенно безразлично, кто стрелял и кого убили. Не прошло и года, как тысячи норвежцев пали от пуль убийц…
Видишь ли, маленький Джон, конечно, я любил своих родных, но только там, в холле, где я читал газету, с этой любви словно сдернули засохшую корку. Как будто открыли люк. Неведомая сила отшвырнула меня на тридцать лет назад, в тот день, когда я у стены дома колол дрова, а мой братишка стоял рядом.
— Послушай, Юханнес, — сказал он
Я уже говорил тебе, что передо мной на столе лежит огромный ворох бумажек. Я сложил их в том порядке, в каком события должны следовать в книге, неважно, оставлю я все в том виде, как есть, или внесу изменения и комментарии. В книгу войдет и многое другое, чего нет в записях.
Когда в отеле в Осло я поднялся к себе в номер и принялся разбирать вещи, я нащупал в одном из карманов чемодана что-то тяжелое. Вытащив пакет в серой оберточной бумаге, я никак не мог вспомнить, что это такое.
В пакете лежала старая подкова.
Можно, конечно, возить с собой и подковы, и я, признаться, люблю реликвии. Но у меня всегда была хорошая память, а тут я решительно не помнил, когда и каким образом попала ко мне эта подкова. Должно быть, совсем недавно.
Чем больше я размышлял об этом, тем больше терялся. Не брал я с собой из Штатов никакой подковы!
Я отложил ее в сторону и долго стоял, не спуская с нее глаз. Меня душило волнение, что-то темное коварно надвигалось на меня. Господи, думал я, ведь может же человек забыть какое-нибудь незначительное событие? Конечно, может, но только у меня не было никакой, даже самой крохотной возможности подобрать где-нибудь эту подкову! Старые подковы не валяются на пароходах, а тем более в такси!
Вообще-то дело было вовсе и не в подкове, а в чем-то другом, — на душу упала какая-то тень, надеюсь, ты меня понимаешь.
Я пошел и посмотрелся в зеркало. Но это мне ничего не объяснило. Мысли стали разбегаться, как бывает, когда им не за что ухватиться. На мгновение мне показалось, что я вижу, как я сам иду вдоль стены. Ночь, моя тень скользит по стене. Самые отвратительные свойства человека живут в его тени, когда она скользит по стене. Она берет у него взаймы все самое дурное. Если тень лежит или движется по земле, она остается только тенью.
И тут я вспомнил случай, который мог бы объяснить мой страх. Много лот назад в Канзасе на берегу реки я нашел подкову. Я очень отчетливо все вспомнил. Светило солнце, но было холодно. В тот день меня особенно сильно мучило одиночество. На берегу валялись кучи мусора. Возле одной из них какой-то человек рвал на клочки письмо. Потом он поднес к обрывкам горящую спичку. Как будто ему было очень важно уничтожить это письмо.
Было пустынно, день стоял безнадежно осенний. Я уже собрался было уйти от этой грязной реки, когда мое внимание привлек какой-то странный предмет, лежавший в мелкой заводи. Я долго стоял неподвижно, не сводя с него глаз. Это был трупик младенца.
Услышав какой-то звук, я обернулся. Потрескивал огонь. Он разгорелся от сожженного письма и весело пылал на берегу реки.
Тогда-то я и увидел подкову. Она лежала поодаль на камне, словно кто-то положил ее туда, чтобы потом забрать. Огонь быстро распространялся. Я бросил последний взгляд на крохотный трупик и побежал.
Это было очень-очень давно. Уж не тот ли мертвый ребенок подкинул подкову в мой
С каким-то странным чувством в душе я взвесил на руке подкову. Мне вспомнился другой, может, вовсе и не реальный случай. Наверно, я о нем слышал, а может, мне это приснилось. Скорее всего приснилось, потому что я все видел ясно, как наяву, и во всем таилась какая-то опасность. Я стоял на дороге. На склоне, спускавшемся к дороге, валялась ржавая подкова обычной изящной формы. В ней лежал белый камешек. Я долго смотрел на подкову и на камешек. Рядом с подковой уже пробились зеленые стебельки. Вокруг лежали кучки грязного снега. Талая вода журчала на дороге. Вдали, в горах, послышался выстрел. Что может звучать более мирно, чем одинокий выстрел и дружески откликнувшееся ему эхо? Мне вспомнился осенний день в Йорстаде — фьорд, звук выстрела, донесшийся издалека. Подкова смотрела на меня. Я понял, почему люди приносят подковы домой и вешают над дверью.
Я поднял подкову. Отойдя на несколько шагов, я остановился в нерешительности: может, следовало взять и белый камешек?
Что это — фантазия? Кадры из какого-то фильма? Ничего подобного наяву я не видел — ни подковы, ни зеленых стебельков, ни белого камешка.
С раздражением я завернул подкову и спрятал в чемодан, уже понимая, что возьму ее с собой в Америку.
Так я и сделал. Она лежит у меня среди других реликвий. Белый камешек я нашел здесь, у себя в саду. Он хранится вместе с подковой.
Следующие несколько суток я чувствовал себя неважно и большую часть времени провел в номере. Словно меня что-то держало. Так прошло дней десять. В первые дни я почти не видел Осло. Погода стояла отвратительная, и я все валил на нее, хотя прекрасно знал, что дело не в погоде. По вечерам я обычно сидел в баре или шел в кафе «Уголок» послушать музыку. Из разговоров я понял, что в «Уголке» бывает много артистов и художников. Я часто сидел там, размышляя о чем-нибудь или рисуя на клочке бумаги. Но с аргентинцем, которого я часто потом вспоминал, я познакомился в баре отеля. Бывает, встречаешь человека и между ним и тобой возникает непостижимая связь. Объяснить это невозможно. В чем тут дело? Я никогда больше не видел этого аргентинца.
Сперва мне нравилось беседовать с ним, но если к тебе приходят каждый день, а то и по нескольку раз в день, — это уже слишком. У него были неприятности, и он считал, что в чужой стране можно позволить себе быть откровенным.
Я был совершенно свободен, но если и сидел в номере, мне, как правило, хотелось побыть одному. А тут номер будто уже и не принадлежал мне. Каждый день аргентинец говорил: «Завтра я уеду», — и приходил опять.
Однажды уже совсем стемнело, а он все не появлялся, и я вздохнул с облегчением. Значит, уехал.
Утром я проснулся и с удовлетворением вспомнил, что он уехал. В дверь постучали. На пороге стоял аргентинец. Мне стало не по себе от одного его вида.
— Вы, наверно, удивились, что меня вчера не было? Правда? Меня задержали.
Я буркнул, что это неважно.
Несколько дней прошло, как обычно. Каждый день я надеялся, что он завтра уедет. Только поэтому не перебрался в другой отель…
Но вот аргентинец пришел и сказал, что уезжает через несколько часов. Это было уже что-то новое. Прежде он говорил: может быть, завтра…