Бывшие. Вспомни о нас
Шрифт:
Проморгавшись, я с запозданием вскакиваю с кровати и бегу за телефоном, чтобы громкий звук не разбудил Мишу. Только не сейчас.
Хватаю гаджет, вибрирующий на диване, и торопливо свайпаю пальцем по экрану, принимая звонок.
– Да, – голос хриплый ото сна, и я тяжело сглатываю, зачесывая волосы назад.
– Завтра ты откажешься от этого дела к чертовой матери, – требовательно гремит на другом конце провода строгий голос Стаса. – Ты не полезешь в это дерьмо.
Я отнимаю телефон от уха и, прищурившись, смотрю на время. Половина двенадцатого
– …он, видимо, потерял свой гребаный разум вместе с чертовой памятью, раз связался с бандитскими авторитетами.
Я замираю и забываю сделать следующий вдох, пытаясь осмыслить услышанное.
– Ч-что? – Я хмурюсь. – О чем ты говоришь?
– Я говорю о том, что твой Глеб вышел досрочно не за хорошее поведение. Это, блядь, и так было понятно, но после того, как я навел о нем справки, все оказалось гораздо хуже. – Что-то тяжелое образуется в груди и начинает давить до болезненных ощущений. – Теперь он замешан в таком дерьме, что я лично придушу тебя, если ты впутаешься в это, а вместе с тем и впутаешь туда Мишу. – Я открываю рот, сжимая в кулак волосы на затылке, но ответить не успеваю. – Завтра же убедишь своих стариков в том, что предложенные им условия переселения хорошие.
Я прочищаю горло, приходя в возмущение от его тона. В последнее время нервная система Багрова стала слишком часто выходить из строя. Но это не дает ему права звонить мне среди ночи и обрушиваться на меня таким образом.
– Багров, я, конечно, все понимаю и уважаю тебя как друга, но ты не будешь раздавать мне команды в подобном тоне. Я сама решу, что мне сказать своим клиентам и…
Раздраженное приглушенное ругательство перебивает меня, прежде чем я слышу то, отчего моя кожа покрывается льдом:
– Ты хочешь, чтобы твой сын стал мишенью?!
Уродливое чувство оборачивается змеей вокруг сердца и сдавливает его.
– Нет! – выпаливаю я. – Конечно же нет! Господи, Багров, что ты вообще несешь?
– Я хочу донести до твоей горделивой задницы, что ты должна отступить. Что, мать твою, непонятного?
– Для начала ты можешь успокоиться и не орать на меня? – Я делаю успокаивающий вдох и медленный выдох, продолжая спокойней. – Ты позвонил мне среди ночи и с ноги начал раздавать команды, толком ничего не объяснив! У меня и так голова ни черта не соображает. Миша заболел, и я весь день пыталась сбить ему температуру.
– Блядь, – тихо хрипит Стас. – Как он?
– Сейчас спит. Но, зная своего сына, такие свистопляски будут продолжаться еще дня три. – Я опираюсь бедрами на подоконник и обнимаю себя одной рукой. – А теперь объясни в чем дело. Спокойно.
– Спокойно, блядь, – усмехается он удушливого. – Я тебе звонил черт знает сколько, ты не брала трубку. Что я должен был думать после возвращения этого пиздюка?
– Стас, прекрати, пожалуйста. Он далеко не пиздюк. И никогда им не был.
– Ты, как всегда, меня не слушаешь. Разве главное это? – бурчит он в трубку. – То, что тебе сказал твой Глеб, это не блеф, Лена. Тебя уберут. Прихлопнут, как гребаную надоедливую муху, если ты будешь мешать и раздражать тех, кто стоит за всем этим.
Тонкая струйка холодных мурашек расползается по спине паутиной, но я передергиваю плечами, не желая поддаваться страху.
– Может быть, ты и прав, Стас. Но, даже если откажусь от дела, я все равно хочу встретиться с Глебом и поговорить.
– Ты слышала хоть слово из того, что я сказал? Он связан с каким-то криминальным авторитетом. Там большие люди, Лена. Что ты хочешь, блядь, там узнать?
– Мне в любом случае нужно будет с ним встретиться. Я должна убедиться, что условия для моих клиентов будут лучшими.
– Ничего хорошего из твоих попыток вернуть его не выйдет. Можешь хоть раз прислушаться ко мне до того, как в твоей жизни случится очередной пиздец?
Закусив губу, я молчу, пока злюсь на себя, потому что знаю, что Стас наверняка прав, но это сердце… это долбаное сердце решает все за меня.
– Я обещаю быть осторожной.
И завершаю звонок, не желая слышать его проклятья в мою сторону.
Ему никогда не понять моих чувств. Никому, кроме меня. Даже Глебу, потому что, судя по всему, его слова о потере памяти серьезны.
В животе зарождается неприятная тяжесть. Я стараюсь думать, что это связано только с фактом болезни ребенка. Но понимаю, что звонок Стаса также усилил мое беспокойное состояние.
С тяжелым сердцем я плетусь обратно в спальню.
Поставив колено на матрас, наклоняюсь и осторожно прижимаюсь губами к лобику сопящего сына…
Прикрываю глаза и чмокаю его в носик, прежде чем облегчение вырывается тихим вздохом, и я заваливаюсь на спину. Тепленький.
Шумно выпускаю воздух из груди и вплетаю пальцы в волосы, устремляя взгляд в потолок.
Ты не полезешь в это дерьмо.
Боже, я не знаю, как поступить. Но тот факт, что Глеб какого-то черта волнуется за мою жизнь, не дает глупой надежде окончательно погаснуть.
Возможно, это связано с частью его жизни, которую он не помнит. Возможно, его беспокоит моя безопасность только в меркантильных целях, чтобы узнать часть забытого прошлого. Я не знаю. Но проблема в том, что я хочу узнать. Даже несмотря на то, что чрезмерная настороженность Стаса пугает меня.
А он не тот человек, который будет показывать свои эмоции без надобности.
К тому моменту, как засыпаю, мне удается убедить себя немного подождать. Все обдумать и позволить эмоциям устаканиться, а потом обдумать все еще раз на холодную голову.
Но ничего не устаканилось.
Третий день я схожу с ума, разрываясь между разумом и сердцем, которое будто нарочно насмехается надо мной, заставляя вновь и вновь вспоминать ту часть жизни, где Глеб хоть ненадолго, но успел показать мне, каково чувствовать вкус жизни. Каково было гореть вместе с ним и вопреки всему. Неправильно. Но так по-настоящему. Господи… Это не сердце, а гребаный мазохист, наслаждающийся тем, как память режет его тонким лезвием ножа.