Бывший муж
Шрифт:
— Будем ждать? — спросила я сама у себя и покосилась на младенца.
Катя спала. Я подумала, что скоро она захочет есть. Потом какать. И проводить все манипуляции в машине, которая все еще пахнет кровью моего сына, как минимум не гигиенично. Нужно ехать домой. Везти туда девочку. Ждать звонка. Постоянно бороться с желанием позвонить самой.
На переднем пассажирском сиденьи лежал термос. Я открыла его, налила чая в крышку. Горячий еще. Закрыла глаза сделала глоток — смородиновым листом пахнет. Летом. И наконец — разревелась. А в тон мне, словно поддерживая, тихо заплакал младенец.
Глава 11.
Ребенок предсказуемо обкакался. На удивление — руки все помнили. Правда удивилась, доставая девочку из люльки. Вместе с ней она казалась увесистой, а без нее — пушинка.
Ничего руки не забыли. И голову придерживали на автомате, и несли уверенно, удобно. Свернула подгузник, выбросила, слава богу запасные есть. Искупала.
Непонятно — нравится ли мелкой вода. Вытянулась стрункой, напряглась, кулаки сжала, глаза свела на переносице. Смешная. Странно, но возня с ребенком успокаивала. Отвлекала. Сейчас бы металась по квартире, то и дело смотрела на часы, порывалась звонить, а скорее всего просто сидела бы в машине возле больницы, словно кому-то от этого легче станет. А теперь вот — подгузник меняю. И поражаюсь тому, какие дети бывают маленькие. И отвыкла, и не был мой таким, сразу родился крикливым увесистым богатырем.
Есть ребенок пока не просил — лежал себе, смотрел сосредоточенно в пространство. Я вышла в коридор — куртка моя лежит прямо на полу. На ней — засохшие, бурые уже пятна крови. Меня снова тряхануло, бросила ее скорее в машинку, с глаз долой и включила самый длительный режим стирки. К тому времени младенец начал кряхтеть. Не плакать, а именно покряхтывать и брови хмурить.
— Есть хочешь? — спросила я.
И сама себя одернула — начала с ней разговаривать. А потом со стороны посмотрела на ситуацию и отпустила нервный смешок. Такое ощущение, что я с младенцем воюю, а это уже не в какие рамки. Да и нет у меня с ней ничего общего. Сейчас прослежу, чтобы ничего с мелкой не случилось и просто верну обратно.
Малышка сосала бутылочку. Я не удержалась и тихонько потрогала мягкий пушок на голове младенца. Легкий. Молоком пахнет. Девочка-одуванчик. Нет, она не вызывала у меня приступов любви или умиления, но… Младенцы умели трогать, а сейчас наедине с самой собой можно было не притворяться больше.
Трубку в больнице не брали. Звонить на сотовый сыну или Ярославу я опасалась — они там важными делами занятыми. Девочка сосала, а я набирала номер раз за разом и наконец добилась успеха.
— Я по поводу Ильи Ларина, — торопливо сказала я.
Себе я фамилию поменяла, взяла мамину девичью. А вот с Ильей вышла засада — сделать это без разрешения его отца я не могла. Что-то подсказывало мне, что Ярослав не будет в восторге от этой идеи, и искать его, спрашивать позволения я не стала. Так мы и жили с Ильей, с разными фамилиями.
— Все с ним хорошо, — сообщила женщина. — Под капельницей лежит. Поспал даже. Не переживайте.
Легко сказать — не переживайте. Но ситуацию я отпустила, немного расслабилась. Ребенок, словно почувствовав это тоже успокоился. Уснула, даже кулаки наконец разжались. Одну ладошку я тихонько потрогала — теплая. Пальчики тоненькие. Ногти не мешало бы подстричь, да то уже не моя забота.
Мне хотелось не любить этого ребенка. Может даже, ненавидеть. Но… Не выходило. Даже брезгливости не было. Она слишком мала для столь сильных чувств. Все, что я чувствовала — легкое любопытство и досаду.
— Удивительный ты ребенок, — сказала я шепотом. — Моего приходилось по часу держать на груди, чтобы уснул, или наматывать многокилометровые круги по парку с коляской.
Наверное — на отца похожа. Он тоже молчит и все в себе прячет. До последнего, пока поздно не станет.
Потом прошел еще час — и я решилась было ехать. Ребенок беспроблемный, поспит в машине, но совесть мучила. Я тянула-тянула и не знала как быть. Решил все телефонный звонок сына.
— Мама! — сказал вполне бодро уже он. — Мне телефон мой дали!
— Здорово, — обрадовалась я. — А как ты себя чувствуешь?
— Мне на ногу наложили швы! Я тебе потом покажу. Шрам будет! — и столько восторга в голосе, что я чуть не разревелась от облегчения. Что ребенку мои страхи? А он продолжил. — Мне кровь наливают. Папину!
— Переливают, — поправила я на автомате.
И только потом поняла. Папину кровь. Вот оно и началось… Уже папа. Мне стало неожиданно горько и обидно, я снова покосилась на спящего младенца. Сморгнула слезы.
— Тебя завтра ко мне пустят, — успокоил сын. — А деду позвонить можно?
Я представила, что сейчас он приедет. Обязательно приедет. Возможно не скажет ничего, но смотреть будет многозначительно. Я знаю, что он только добра мне желает, мой отец, только наше мировосприятие несколько различается.
— Не нужно! — с жаром сказала я. — Расскажем когда заживет.
— Хорошо, — со смехом согласился отлично знающий деда Илья.
Мы поговорили еще немного. Илья объяснил, что капельницу с кровью ему еще раз поставят. И что спать очень хочется и вставать не разрешают, пока — даже в туалет. Я до безумия была рада, что с ним хорошо все, но представляла, что он один там, в этих казенных серых стенах и сердце сжималось.
— А папа? — немного споткнулась на этом слове, но продолжила. — Папа твой где?
— Он приходил, а потом ушел, — сообщил сын. — У меня тут только чужая девочка на соседней кровати.
Я покосилась на младенца — чужая девочка у меня тоже имелась. Илья рассказал о том, что папа показал ему шрам на спине. И сказал, что шрамы украшают мужчину. А потом кто-то из персонала велел закругляться. У меня сердце сжалось, но разговор пришлось прервать.
Я растерянно на часы посмотрела — уже темнеет. Набрала номер Ярослава, думаю, уже можно, но он не брал трубку. Катя снова проснулась и уставилась на лампу, этому ребенку очень нравилось смотреть на свет. Мне эгоистично не хотелось возиться с нею, поэтому я свет выключила, в надежде, что она уснет снова. Тогда девочка нашла глазами светящийся дверной проем.
Я закрыла дверь в коридор. Проверила домофон, включен ли, я часто его выключала, ребята звонили Илье без остановки. Все нормально. Проверила телефон, чтобы был на полной громкости. Оставлять ребенка одного было боязно — он чужой, ненужная мне ответственность, за чужого всегда страшнее. Я пристроилась рядом, так, чтобы спинка кресла загораживала меня, и рассеянный свет телефона и принялась с него читать.
Странная малышка молчала, даже не слышно, как сопит, наверное, уснула. У меня сна не было ни в одном глазу — кошмарный выдался день. Я прокручивала его и так, и эдак, думала, как лучше рассказать отцу, чтобы не звучало слишком страшно. Иногда звонила Ярославу. Трубку не брал.