Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
— Кто же устраивает потайные комнаты без ходов тайных? — ответил я ему, едва сдерживая улыбку хитрую. Как искусный добытчик, я заготовил много разных приманок и наживок, одну из них и заглотнул Димитрий.
— Покажи! — воскликнул Димитрий, и в голосе его звучал не приказ, а просьба и нетерпение.
Отчего же не показать! Отныне мы чуть ли не ежедневно пускались в путешествия по тайным переходам кремлевским, останавливаясь изредка у многочисленных отверстий слуховых и щелей смотровых. О, как я наслаждался этими нашими прогулками! Дело ведь тайное, никто нас не сопровождал, и я на многие часы оставался один на один с Димитрием. Немного и хитрил, не без того, скажу, что притомился, сядем мы с ним на лавку, и тут я одарю Димитрия беседой нравоучительной. Все
ГЕНРИХ
дворовые с ног сбивались, ища царя и гадая, куда это он пропадает. Тогда слух пошел, что Димитрий переодевается в платье простое и ходит по Москве, наблюдая, как народ живет и все ли в порядке. Бояре это даже в Думе своей обсуждали и пеняли Димитрию, что негоже царю Русскому так поступать. Конечно, негоже, но я так думаю, что бояре не об обычаях дедовских пеклись, боялись они, что Димитрий во время таких прогулок прознает что-нибудь о кознях их сатанинских.
Димитрию так понравились тайные ходы в старом царском дворце, что он повелел сделать такие же и в своем новом, чтобы из опочивальни его можно было пройти и в сокровищницу, и к Москве-реке, и к конюшням. Верный своему обычаю вникать во все самолично, он и тут указывал рабочим, как все устроить. А прежде все со мной обсуждал, как же без меня, ведь я как-никак самый большой в этом деле грамотей.
Только не подумайте, что я лишь старые запасы проживал. Вы вчитайтесь внимательнее в длинный перечень дел, что за столь короткий срок успел Димитрий переделать, и сразу увидите следствия моих советов. Были и другие. Взять хотя бы книгопечатание, пусть с пятидесятилетним опозданием, но исполнил-таки я мечту свою юношескую. Я указал Димитрию на печатника Ивана Андронова, он дал ему денег и приказал издать «Апостол». С каким трепетом душевным взял я в руки готовую, еще пахнущую краской и клеем книгу и прочитал посвящение: «Издано повелением благочестия поборника и божественных велений изрядна ревнителя, благоверного и христолюбивого, исконного Государя Всея Великия Руси, крестоносного царя и великого князя Димитрия Ивановича Всея Руси самодержца».
А дела милосердия?! Нет, за Ваську Шуйского я, конечно, не просил, ведь и ангельское милосердие предел имеет, всеблаг же один лишь Господь. Но и крови я не жаждал, положившись во всем на волю Божию. Господь все и устроил так, как устроил, видно, у Него на Ваську свои виды имелись. Но по горячим
следам я все же попенял немного Димитрию за его неожиданный порыв и за помилование Шуйского. На что получил столь же неожиданный ответ.
— Я могу двумя способами удержаться на престоле: тиранством и милостью, — сказал мне Димитрий, — отец мой испробовал тиранство, известно, чем кончилось. Я же хочу испытать милость и верно исполнить обет, данный мною Богу: не проливать крови.
Услышав слова несправедливые об Иване, я было взвился, вспомнив о царе Борисе, хотел указать Димитрию на вредоносность иных самых лучших обетов, но в конце концов сдержался. Я всегда за милосердие и часто просил Димитрия сменить гнев на милость. Просил, к примеру, за Годуновых, они люди смирные и к делам управления приспособленные. И за иных земских, вся вина которых состояла только в том, что они соблюдали верность присяге.
Не оставлял я забот своих и о просвещении народном, в первую очередь о просвещении самого Димитрия. Ведь образование его из-за многолетнего пребывания в монастырях было хоть и неплохим, но, как я уже как-то говорил мягко, однобоким. Для иного царя, возможно, досконального знания Священного Писания было бы и достаточно, но для Димитрия, с его устремлениями великими, требовалось нечто большее.
— Знаю, знаю, — отвечал мне Димитрий, — сам знаю. Я ведь и в Польше учился, — тут он немного замялся, — в разных местах. Даже в походе о науках не забывал, призвал к себе иезуитов... Да не морщись ты! Других-то учителей под рукой не было, да и знатные учителя из иезуитов, это все признают. Утром час занимался философией, вечером — грамматикой и литературой.
— И долго так занимался? — спросил я.
— Три дня! — рассмеялся Димитрий. — Войско недовольство проявлять стало, чуть не взбунтовалось, поверишь ли! Ничего, вот разгребу немного дела неотложные, опять за учебу примусь, хотя бы по часу в день. Я вообще так решил: быть непременно на Руси школам и академиям! А для начала по-
шлю за границу учиться человек пятьдесят детей боярских побашковитей или, скажем, двадцать.
— И чему они там научатся? — с подозрением спросил я. — Тому, чего у нас нет? Или всяким мудрствованиям богословским? Так это нам не надобно!
— Ну не скажи, — протянул Димитрий, — кроме теологии в университетах европейских занимаются и практическими науками. Медициной, например, или зодчеством, наши-то на глазок строят, а там — целая наука.
— Ага, дети боярские — лекари да строители! — поддел я его ехидно.
— Ладно, пусть другую науку осваивают — как по морям плавать, — отступил Димитрий.
—Да у нас и кораблей-то нету! Зачем они нам?
— Ничего, заведем! Пусть будут! Империя наша на всю землю распространится, нам без кораблей никак не обойтись. Но это дела далекие. Опасения же твои я понимаю, с университетов европейских нам толку мало будет. Потому и говорю: на Руси будем вводить и школы простейших наук, и академии высших. Завтра же указ составлять примусь, через неделю и введем!
— Так вот сразу — и простейшие, и высшие, — вновь поддел я его, на этот раз добродушно, — может быть, все же с простейших начнем, на них-то, дай Бог, учителей наскрести. А уж как простейшим наукам обучим, там и за высшие примемся.
— Нет, так долго будет! — воскликнул Димитрий. — Я уж все продумал! Учителей из-за границы выпишем и учеников для академий, пока свои не приспели. Только кликни — валом повалят, на наши-то хлеба, а потом будут трудиться усердно на благо державы Русской!
Вот он каков был, мальчик мой, и вот как высоко воспаряли мысли наши!
Одно только расстраивало меня в поведении Димитрия, с одним злом боролся я неустанно, и хоть многое мне удалось, но успехи были явно недостаточны. Да и были они, как я сам понимаю, чисто внешними, до сердца Димитрия в этом един-
ственном вопросе мне добраться так и не удалось. А вопрос-то был для меня наиважнейший — о вере.
Не знаю, откуда взялась у Димитрия такая ненависть к монахам и монастырям. Ведь я всегда старался отдавать его в места лучшие под присмотр старцев ученейших. Но стоило мне завести об этом с Димитрием речь, как в ответ летели слова хулительные: дармоеды, фарисеи, неучи темные и многие другие, какие я здесь повторять не хочу, да вы и сами их все знаете. Мне с огромным трудом удавалось сдерживать Димитрия, чтобы эта ненависть на людях не прорывалась. Но ведь он был такой несдержанный, да и людей не обманешь, разговоры о нетвердости Димитрия в вере во все время его царствования ходили, подогреваемые слухами злоречивыми. Но Димитрий и сам понимал, сколь великими бедами может ему это грозить, поэтому хотя бы внешне старался соблюдать приличия. К примеру, сразу после венчания на царство отправился на богомолье в Троицу, как ни тяжело ему было отрываться от дел, но тут я его убедил. Затем послал богатые дары заморским патриархам, в этом меня горячо Федор Романов поддержал, но у того-то свои цели были. По своей воле Димитрий отправил пять тысяч злотых православному братству города Львова, как он говорил, в благодарность за поддержку во время его пребывания в Польше. Но мне показалось, что Димитрий больше хотел насолить королю Сигизмунду, и это ему в полной мере удалось. А вот русским монастырям Димитрий не пожертвовал ни копейки, как я ни настаивал. Хотя льготы жаловал, но льготы вещь ненадежная, их росчерком пера отобрать можно, уж это-то монахи прекрасно понимали.