Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
— Везде так! — заметил я. — И у нас тоже.
— Только у нас за честь служить государю бояре платят, а в Европе за ту же честь ихние паны сами деньги получить норовят. И кто больше заплатит, тому они честь свою и продают.
— Не стоит честь Мнишекова полумиллиона рублей, — проворчал я, — ей красная цена — алтын в базарный день.
— Пусть так, — с неожиданной легкостью согласился Димитрий, — но венец царский полумиллиона стоит, а достиг я его с помощью воеводы Мнишека. И относительно последней рубашки ты не совсем прав, поиздержался Мнишек сверх того, долгов ради меня наделал изрядно. Да и деньги эти не только Мнишеку пойдут, хочу я, чтобы нанял он мне войско дополнительное.
— Куда еще-то? — не удержался я. — Али своих не хватает? Да и иностранцев в страже твоей уже с избытком.
— Ничего, не помешают. Шляхтичи рубаки знатные, они мне в походах будущих сгодятся.
—
— Никак нельзя! — воскликнул Димитрий.—Дело уж больно тонкое. Представляешь, какой шум поднимется, если бояре прознают, что я такие деньги в Польшу отправил. Тут человек доверенный нужен! А я, дедушка, никому не верю, только тебе одному.
Нашел-таки слова единственные! Не хотел я никуда ехать, оставляя Димитрия один на один с боярами своевольными, без моего совета и поддержки, но после таких слов я, конечно, прослезился и заверил Димитрия, что все исполню по слову его, куда угодно отправлюсь, хоть к чертям в пекло, хоть в костел на обедню.
Итак, ехали в Краков втроем: я, глава приказа Посольского дьяк Афанасий Власьев и секретарь Ян Бунинский. Конечно, свита — триста разных чинов дворовых, коим для посольства было выдано из казны одинаковое дорогое платье, голубые атласные кунтуши с собольей отделкой, порты бархатные, сапоги сафьяновые, шапки лисьи. Холопов, ездовых и прочей обслуги никак не меньше полутысячи. Еще пять сотен стрельцов, что сопровождали нас до границы литовской для охраны. Охранять было чего, обоз растянулся на две версты, и было в нем несколько возов с поклажей весьма ценной.
Вот только время для путешествия было хуже некуда, октябрь, непролазная грязь и промозглость. Но ждать, пока санный путь ляжет, было никак невозможно, помимо всего прочего нам надлежало представлять царя Русского на собственной свадьбе короля польского, он брал за себя новую жену, австрийскую принцессу Констанцию. Но путешествие прошло для меня не без пользы, я ведь по этой дороге никогда не ездил, да и вообще последние несколько лет дальше Троицы из Москвы не отъезжал.
С болью в сердце наблюдал я следы, что оставили недавние несчастья. Попадались деревни совсем пустые, всех жителей выкосил голод и мор, а те, ктр остался в живых, разбежались и разбрелись в поисках лучшей доли. Как же быстро ветшает жилье человеческое без хозяйского пригляду! Домишки поникли и грозили рассыпаться в прах от дуновения ветра, а ведь ставились лет на сто. Подворья заросли крапивой, которая заглядывала в пустые глазницы окошек. И над всем этим тишина, ни крика петушиного, ни блеяния овец, ни мычания коров, ни ржания лошадей, ни одного из тех звуков, что так оживляют картину деревенскую и придают ей ни с чем не сравнимое очарование. Еще страшнее смотрелись деревни, разоренные и сожженные дотла во время схваток междоусобных. Были, конечно, и другие, в которых жизнь бурлила, вдохновленная благодатным правлением Димитрия, ноя все же не мог отделаться от горестных мыслей о том, как обезлюдела Земля Русская.
Чтобы перебить эти мысли, я заставил себя обращать внимание только на свидетельства предшествующих лет. И сразу приободрился! Я уж рассказывал вам, сколь много сделано было повелениями царей Федора и Бориса и стараниями Бориса Годунова, теперь же я сам мог наблюдать многое из рассказанного мною въяве. В Можайске с умилением в сердце выслушал литургию в новом храме Успения, подаренном городу Годуновым. Изрядный храм, размером не уступающий кремлевскому и убранный весьма богато и красиво! Под Можайском посетил я новую крепость Борисов, он же Царский Городок, обнесенную высокими кирпичными стенами. Такие любой приступ выдержат! Хотя посетила меня недоуменная мысль, кто ее штурмовать будет? В глубине-то земель Русских? Доложили мне, что крепость Борисов есть уменьшенная копия крепости Смоленской, о которой я тоже немало слышал. Но, несмотря на все эти предупреждения и знания мои, вид Смоленска потряс меня и заставил закричать от восхищения. Стоящий на высоких холмах, он устремлялся еще выше куполами храмов своих и башнями крепости. Опоясывала его стена кирпичная толщиной в три сажени, высотой в иных местах до семи. Тридцать восемь башен, круглых и квадратных, стояли твердынями неприступными, расстояние между ними было около двухсот саженей, а общая длина стены крепостной, как мне сказывали, превышала семь верст. Воистину перл драгоценнейший в ожерелье городов русских! Еще раз помянул я добрым словом Бориса Годунова, чью роскошную гробницу в Вязьме мы почтили посещением в начале путешествия нашего.
О польском нашем посольстве рассказывать подробно не буду, к делам нашим, русским, оно только результатом касательство имело, а результат в двух словах изложить можно: невесту привезли. О другом же чего рассказывать, не я же во главе посольства стоял, меня там вообще вроде как и не было, у европейцев для этого слово специальное есть, еще Джером Горсей некогда употребил — инкогнито, это когда все окружающие старательно делают вид, что они ничего о тебе не
знают. Ну да мне не привыкать, я, считайте, большую часть жизни этим самым инкогнито прожил.
Марина мне с первого взгляда не понравилась. Так бывает — вылепишь себе в воображении некий образ, сроднишься с этим своим творением и при столкновении с действительностью невольно испытываешь разочарование. Я-то представлял писаную красавицу, лебедь белую, а увидел даже и не голубку, а так — маленькую пичужку. Росточком не вышла, а весом так раза в два по меньшей мере до красавицы не дотягивала. И лицо... Нет, порода в лице чувствовалась — вытянутое, с высоким лбом, нос длинный, тонкий и острый, рот решительный, губы не пухлые. В целом подходящее для царицы лицо, но в обыденной жизни нуждается в привыкании. Ну и характер, конечно. Характер был, мы это с первой минуты почувствовали. Можно даже сказать, что был он всему остальному облику под стать, являя пример редкой в нашем мире гармонии. И для той роли, что выпала Марине в нашей истории, очень подходил. И также нуждался в привыкании. Я-то привык, а вот, к примеру, сотоварищи мои по посольству так и не смогли. Когда Мнишеки первый раз нанесли нам визит в Кракове, то Марина с порога обдала нас ледяной волной презрения и далее всем своим видом, молчанием и губками поджатыми не-удовольстие выказывала. Она ведь три дня до этого упиралась, не желая к нам первой ехать, но меня в таких делах не переспоришь, да и Власьев порядок знает, пришлось ей смириться. Конечно, когда после представления пораженный воевода Мнишек растолковал дочери, кто есть сей благородный, величавый, не по годам крепкий господин, сидящий в кресле чуть поодаль от посла царского, Марина сменила гнев на милость, но Власьев пощады не дождался, им Марина во все время помыкала. О секретаре Бучинском уж и не говорю, его Марина просто не замечала, а ведь и поляк, и в Самборе у Мнишеков несколько лет служил, но гусь свинье не товарищ!
Однако женщина есть женщина! Как ни крепилась Марина, а при виде подарков Димитрия глаза ее все сильнее разгорались, и огонь этот внутренний растопил ледяную оболочку до такой степени, что под конец Марина то хлопала в ладоши
от счастья, то хваталась руками за голову, не веря своей удаче. Некоторые подарки были, действительно, весьма искусны: жемчужный корабль, несущийся по серебряным волнам; шкатулка в виде золотого вола, полная алмазов; золоченый слон с часами, снабженными музыкальным устройством и движущимися фигурками. Были и обычные подарки, но сердцу женскому не менее приятные: вороха парчи и кружев, перстеньки да браслетики, туесок смородины жемчужной и горсточка вишен, то есть рубинов размером с вишню. Когда в Москве составляли опись подарков, то оценили их в сто тридцать тысяч. Спорить не буду, хотя я лично больше ста двадцати за них на круг не дал бы. Все равно радость Марины понять можно, где бы она нашла в Польше жениха, который одарил бы ее такими подарками. А ведь это было только начало!
О тесте будущем Димитрий тоже не забыл. Воевода Мнишек получил вороного аргамака в золотом уборе, шубу соболью с царского плеча, саблю, усыпанную драгоценными камнями, другое оружие, равно пригодное и для битвы, и для форсу, ковры и меха разные. Воевода подарки принимал много степеннее дочери, но нетерпение проявлял, все мне в глаза заглядывал. Бог меня простит и вы, я думаю, простите, помучил я воеводу три дня, а потом смилостивился, сказал эдак небрежно: «Да! Кстати! Совсем запамятовал!»
Мнишек не преминул похвастаться подарками царскими перед всей Польшей, для чего выставил их в отдельном зале королевского дворца. Король Сигизмунд из зависти, конечно, отказался предоставить дворец свой в Вавеле для бракосочетания царя Русского с одной из самых блистательных его подданных, равно как и запретил совершать обряд в кафедральном соборе в Кракове. Первыми оскорбились мы, вторыми — воевода Мнишек с дочерью. Обида Мнишека усугублялась тратами, которые ему пришлось понести для найма соседних домов и соединения их переходами, ибо его собственный, именовавшийся гордо дворцом, не мог вместить всех желающих. Обиду сию не искупило даже то, что на свадьбу прибыла вся королевская семья, и сам король, и сестра его, принцесса Анна Шведская, и наследник престола, совсем юный королевич Владислав. Были послы германского императора, Папы