Царь-гора
Шрифт:
– В полку, хотя это скорее было несколько рот, ходили разные мнения насчет конечной цели похода. Судя по всему, Шергин был очень скрытен. Это, конечно, сильно вредило ему и нагнетало атмосферу в отряде. Но здесь, – он постучал по книге, – упоминаются Беловодье и Белый Старец, который жил на высокой горе. Тебе это о чем-то говорит?
– Цагаан-Эбуген, монгольское божество? – Аглая пожала плечами. – Пока ни о чем.
– Может, и божество. Или не божество. Они ведь нашли эту гору, и Шергин с ротой солдат полез на нее. А там двое рядовых заблудились и наткнулись на Белого Старца. Один потом вернулся, а второго Старец оставил у себя. Больше того парня никто не видел. Но второй передал Шергину пару слов от «божества». После чего полковник пришел в сильное возбуждение, долго писал что-то и в результате оставил на горе свою шкатулку, с которой никогда не расставался. Что в ней было, кроме этого письма, неизвестно. Но Чернов видел, куда полковник ее спрятал, и подробно описал место. Как думаешь, зачем?
– Чтобы кто-нибудь когда-нибудь ее нашел.
– Точно. И этот кто-то – я. Письмо полковник писал мне.
– Почему ты так уверен?
– Чернов стал свидетелем гибели семьи полковника в Ярославле. Он был уверен, что убили всех. А в тот день на горе Шергин, как безумный, твердил про своего потомка. Сказал, что получил обетование о потомке. – Федор умолк, глядя в стену остановившимися глазами. – Вот и решай – божество сей Белый Старец или кто.
– Или где, – сказала Аглая. – Как ты собираешься искать эту гору?
– Найду. Туземцы так и называли ее – гора Белого Старца. Может, и сейчас кто-нибудь из них знает.
Федор вопросительно посмотрел на девушку.
– Ладно, поспрашиваю, – согласилась она. – А в книжке написано, как он погиб?
– Написано. Но мне не все ясно. Это только внешняя сторона дела. А мне нужны показания главного свидетеля.
– Старик Плеснев мертв, – напомнила Аглая.
– Не его. – Федор мотнул головой. – Полковника Шергина.
Освободившись от заявлений, он допил чай и расслабился. Теперь можно было перейти к другим вопросам. Он сосредоточил во взгляде всю нежность, на какую был способен, и постарался, чтобы это было заметно.
– Что ты так страдальчески смотришь? – спросила Аглая, отведя глаза, и стала зачем-то переставлять на столе чашки.
Федор немедленно сменил нежность на решительность.
– Послушай, я понимаю, когда я только явился сюда к вам, ты воспринимала меня, и, наверное, справедливо, как некую эманацию городского хаоса. Этакого столичного ковбоя, который сбежал в деревню, потому что ему вздумалось вообразить себя лишним человеком. Вот, ты улыбаешься, значит, так все и было. Но кое-что изменилось. Я ведь почти три месяца тут живу. И ваши сельские натурфилософские эманации на меня тоже действуют. Поверьте, Аглая… пардон, забылся… Поверь, я стал другим. Я, можно сказать, возродился здесь душой к новой жизни и…
Аглая прыснула, закрывшись ладонью, и все красноречие Федора как рукой сняло.
– Что? – с глупым видом спросил он.
– А кто в Бийске хвастал красивой жизнью и сорил деньгами? – тихо смеялась она.
Федор помрачнел и долго не находил слов. Потом встал, ушел к окну и сказал:
– В сущности, это не более чем сублимация подавленных желаний. Но теперь я понимаю, какой же я дурак. Как пошло и скудоумно вел себя. Это оттого, что я совсем потерял голову. – Он порывисто вернулся к столу. – Я сейчас задам тебе прямой вопрос и хочу услышать на него прямой ответ…
– Ты хочешь знать, пойду ли я с тобой в горы? – опередила его Аглая. – Разумеется, да.
Федор вскочил, схватившись за голову, и зашагал по комнате.
– Нет, это невозможно! – отчаянно произнес он. – Эта женщина сведет меня с ума!
Он остановился, задумчиво глядя на нее.
– Кажется, я никогда не смогу раскусить тебя. Но, черт побери, мне это нравится. Сам не знаю почему.
– Я же не сахар, чтобы меня раскусывать, – с усмешкой сказала Аглая.
– Это я уже понял, – проворчал Федор.
Степь выгорела на солнце до рыжины – у нее стал портиться нрав, и все чаще вокруг Усть-Чегеня перекатывались темные клубки пыльных бурь. Только флегматичным верблюдам было хорошо – вся остальная живность, не исключая людей, стремилась в горы. Из-за нашествия туристов Федор на время потерял Аглаю и от тоски начал выдумывать разнообразные причины для ревности. Прождав неделю и окончательно разочаровавшись в женской последовательности, он отправился на поиски единственного знакомого алтайца – желтолицего Бельмондо. Полдня Федор ходил по степи, высматривая горбатые кочки на фоне дымчато-синих гор – верблюжье стадо. Наконец, умаявшись и возжаждав, догадался повернуть к стойбищу. Там и наткнулся на обоих – бездельничающих и весело болтающих на туземном языке. Аглая была в том самом платье, которое купил в Бийске Федор, насилу уговорив ее не сопротивляться подарку.
Голубой бархат смотрелся на ней превосходно, но посреди убогих монгольских юрт это выглядело насмешкой, и Федор даже догадывался над кем. В голову ему пришла беспомощная мысль, что он не заслужил такого обращения с ее стороны. Но тут же эту беспомощность перебила другая мысль, намного более мужественная. Он подумал, что, даря женщине красивые платья и драгоценности, мужчина покупает все это для себя. И трудно было бы требовать от женщины, которая тебе не принадлежит, чтобы она подбирала к подаренному соответствующее окружение. Разве что подарить и его тоже.
– Надеюсь, тебя не переименовали в Голубую Березу? – изображая цинизм, спросил Федор. – Впрочем, это было бы куда как романтичнее, чем Белая. Голубые дали, сиреневый туман…
– Здравствуй, Федор. Я тоже рада тебя видеть.
– Разве бывают голубые березы? – спросил Жанпо. – Ты, наверно, плохо учился в школе.
– Я вообще не учился в школе, и до сих пор мое невежество служит притчей во языцех, – объяснил Федор.
Жанпо онемел в изумленном восторге.
– Похоже на правду, – улыбнулась Аглая.
– А теперь мне не терпится пойти в горы, искать Белого Старца, чтобы он поделился со мной своей мудростью, – тонко намекнул Федор.
– Так это тебе нужен мой дедушка? – Жанпо обрел дар речи.
– Твой дедушка – Белый Старец? – не без удивления спросил Федор.
– Его дедушка шаман, – ответила Аглая. – Ты же хотел познакомиться с шаманом?
– Дедушка очень старый, – сказал Жанпо, – он больше не призывает духов.