Царь-гора
Шрифт:
– Это уж не твоя забота, старый комод, – грубо сказал Ложкин-старший. – Эй, ты чего?
Он попятился. Старик, внезапно остановившись и повернувшись, просто смотрел на него, а Ложкину казалось, будто под этим взглядом он стал голым. Невольно двинулась рука – прикрыть срам, но этого было явно недостаточно. Прикрывать понадобилось все, потому что срам каким-то образом оказался повсюду – Ложкин чувствовал это и едва не сгорал со стыда.
– Стыдишься? – произнес старик, словно упрекая. – Меня стыдишься? Меня, червя нечистого! Что же я Богу-то скажу на суде? Жил, дескать, грехи изживал, да не изжил ни самого крошечного, зато гостей пришлых стыдить был горазд, будто какой святой пустынник? Нет уж, миленький, – попросил он кротко, – ты меня не стыдись. Нам с тобой друг от дружки теперь нечего прятать…
– Как… как это? – стуча зубами, выдавил Ложкин-старший, ставший белее лунной головы старика. – Зачем это?
– Останься, – еще более кротко сказал старик. – Иль не знаете, – он посмотрел на обоих, – что брат на брата идет?
– А может, правда, Миша, – пролепетал младший.
Старший повернулся к нему, долго, с минуту глядел.
– Останешься? – взволнованно спросил его младший. – Не зря же это… говорил же я тебе: Бога-то куда?..
Ложкин-старший стянул винтовку с плеча и протянул брату, отвел глаза.
– Прощай, Алешка.
И быстро, торопясь, отступил в тень, прижался к стенке туннеля.
– Подожди пока тут, – сказал ему старик и поманил младшего. – Пойдем, миленький.
Сколько времени они шли, он не разобрал. По пути старик говорил:
– Рабу Божию Петру так сообщи: оставь, скажи, ношу свою на горе, потомок твой заберет ее. Тайную землю не ищи, заплутаешь. А за смертью не гонись – одна тебя и так настигнет, а от второй сохрани тебя Бог.
– Сообщу, – кивнул Ложкин-младший. – А какому Петру-то, дедушка?
– А какого первым увидишь, как выберешься, тому и скажи.
Через некоторое время старик молвил:
– Ну вот. Пришли. Ты посиди здесь недолго, а потом иди.
– Куда идти? – Ложкин пытался увидеть что-либо в темноте впереди.
– Туда.
– Так ведь не видно ничего.
– Ночь, вот и не видно. А ты поспи лучше.
Ложкин опустился на пол пещеры. Глаза, набрякшие усталостью, закрылись, и он мгновенно заснул.
Ему приснились райские сливы. Они висели на ветке, и он срывал их по одной, клал в рот и млел от удовольствия. Никогда еще не доводилось ему пробовать таких слив. Да и немудрено – в раю он тоже никогда не бывал.
Проснувшись, он увидел свет, который проникал в пещеру из-за поворота туннеля. Ложкин хотел было вскочить и устремиться к выходу, но почувствовал в руке что-то мягкое. Пальцы крепко держали три крупные темно-фиолетовые сливы. «Это подарок старика, – подумал он. – Откуда у него сливы?»
Он засунул одну в рот, раскусил и, медленно жуя, долго млел от удовольствия. Никогда еще не приходилось ему пробовать таких слив. Да и немудрено…
Он съел все три, а косточки положил в карман. Надо думать о будущем. Когда-нибудь, когда кончится война, из этих косточек могут вырасти сливовые деревья.
Ложкин забросил на плечи обе винтовки и вышел из пещеры, щурясь от яркого света. Он очутился на узком заснеженном карнизе. Внизу была пропасть, сверху смутно доносились человеческие голоса. В ярко-синем небе, раскинув крылья, парила крупная птица.
– Эй! Эге-гей! – заорал Ложкин из всех сил. – Спасите меня!
Он кричал минуты две, пока на обрыве вверху не показалась голова. На него удивленно смотрел полковник Шергин собственной персоной, почему-то без шапки и с широко расстегнутым воротом видавшего виды кителя.
– Ты что тут делаешь? – спросил полковник.
– Стою, вашскородие, – ответил Ложкин.
– Петр Николаевич! – раздался другой голос, и к голове полковника присоединилась еще одна, весьма взлохмаченная. – Ох ты, батюшки. Ну прямо горный орел… Да это же пропавший Ложкин, сукин сын! А где второй? Где твой брат, Каин ты проклятущий?! – возмущалась голова поручика Викентьева.
– Остался в горе, – честно ответил Ложкин и вдруг вспомнил: – Господин полковник, ваше высокоблагородие, у меня для вас важное послание.
– Для меня?
– Ну да. Вас же Петром окрестили?
– Ничего не понимаю. – Шергин вытер пот со лба.
– Ложкин, ты там что, веселящим газом надышался? – грозно крикнул поручик Викентьев. – Или нашел источник чистейшей водки?
Судя по всему, поручик и сам нашел нечто в этом роде, потому что его грозный вид был сплошным притворством, и Ложкин это отлично видел.
– Никак нет, вашбродие.
– Ну, давай свое послание, – сказал Шергин.
Поручик Викентьев исчез, чем-то отговорившись. Ложкин выпалил слово в слово все, что передал ему старик.
Полковник с минуту оставался неподвижен и постепенно становился красен. Потом потребовал:
– Опиши его.
Ложкин описал, как мог: белый, словно лунь, страшный, добрый. Шергин, распрямившись, тоже исчез.
Некоторое время солдат ждал, потом начал волноваться. Убедившись, что о нем забыли, он снова принялся кричать. Наконец над обрывом свесились веселые солдатские рожи. Узрев похороненного было товарища, они стали еще веселее, сбросили веревку, вытянули.
– Христос воскресе, Ложкин, шельма эдакая!..
Его окружили, смяли, подняли на руки и несколько раз подбросили.
– Во-ис-ти-ну… – с трудом вытряхнулся из него ответ.
Потом с него стянули шинель и сапоги.
– В воду его!.. Оштрафился… Пущай поплавает…
У Ложкина захолонуло внутри.
– Какую воду, черти вы!… Смерти моей хотите…
Возражений никто не слушал.
Его сильно раскачали и бросили. Еще раньше Ложкин зажмурился и ничего не видел. Только в полете, невольно открыв глаза, он подумал, что сошел с ума.