Царь-гора
Шрифт:
– То, которое сейчас в России остановилось. Время метафизическое. Долгая полночь, безвременье. Боюсь, как бы эти странные люди, называющие себя большевиками, вернувшись, не арестовали мои часы за контрреволюцию, – пошутил отец Илья и долил себе чаю из остывающего самовара.
– Вы боитесь только за часы?
– Часы безответны, человек же предстанет пред Господом и дела его будут взвешены… Что же тут бояться? Его несправедливости? – Священник с шумом и удовольствием втянул в себя чай. – Ответил я на ваше недоумение?
– Мое недоумение простирается слишком далеко, батюшка. В последние дни я пережил многое, мне даже казалось, что я нашел ответы на все свои вопросы. Но вот опять я перед разбитым корытом. Меня мучают сомнения…
– Они мучают вас оттого, что ответы действительно найдены, – благодушно ответил священник. – Уверен, вам это не показалось.
– Мне бы вашу уверенность…
– Извольте, поделюсь.
Шергин посмотрел на него долгим, затуманенным взглядом.
– Что же, в самом деле…
– Ну-ну, решайтесь. Быть может, вам не представится больше такой возможности.
– Может быть… – Шергин импульсивно встал и, пройдясь, поворотился к стене с часами, заложил руки за спину. – Я, понимаете ли, батюшка, монархист до мозга костей…
– Это не преступление, – покачал головой священник, – сие весьма достойный образ мыслей.
– Тогда ответьте мне, – Шергин порывисто развернулся, – почему государь, зная, что ждет Россию, – а он знал это, ему было передано, – почему он совершал ошибку за ошибкой? Почему не сумел предотвратить все это?
– Что ему было передано? – безмятежно спросил священник.
– Пророчество, предсказание, ясновидение – называйте как хотите, – нервно проговорил Шергин и уселся на стул.
– Ах вот оно что. Видите ли, пророчество – это не приказ, спущенный с неба. Иуде никто не повелевал пойти и предать. Напротив, Иисус остерегал его, говоря, что один из двенадцати станет предателем. Предсказание – лишь предупреждение о том, что может случиться.
– Да, верно. Оно и случилось. Николай был бессилен остановить это. И полночь будет длится долго. Гибель могла быть отсрочена, отменена вовсе, если бы были жесткие действия, если бы Россия покаялась…
– Но мы не покаялись. И государь-император выбрал свой путь.
– Тоже верно. Но и мы должны выбирать. Принять ли гибель России за реальность – и смириться, сложить оружие, сохранять Россию лишь внутри себя. Или же принять эту гибель только за вероятность, которую еще можно миновать, – и продолжать драться с этими… с этими красными дегенератами.
Он замолчал, бессильно обмякнув на стуле.
– Ваше лицо сейчас стало страшно, – произнес священник.
– А, Франкенштейн, – пробормотал Шергин.
– Гм… Ваше прозвище? Оно вам не подходит, – убежденно заявил отец Илья. – Однако я не о том. Неужто вы не видите повсюду знаки, глаголы небес? Только слепой их не узрит. И не приходило ли вам в голову, откуда на Руси столько зловонного гноя, который изливается из вскрытого нарыва? Думаете, большевики – мировое зло? Оставьте эти нелепости для барышень. Коммунары – скальпель в руках Господа. Какое же вы право имеете поносить инструмент, который держит Его врачующая десница? Да запретит вам Господь произносить хулу на них.
Шергин ошеломленно наблюдал за энергичными подскоками священнической бороды.
– Вы совершенно серьезно говорите это?
– Совершенно серьезно. Вы, русские офицеры и солдаты, готовы на смерть за умирающую Россию. Почему же вы думаете, что умирать сейчас нужнее, чем жить для России и своих ближних? Русский человек умеет умирать, а вот жить ему надо учиться, особенно нынче. Вот где геройство, а не в том, чтоб считать себя спасителями России. Благородство и рыцарство хорошо, а только Бог, может, и не требует от вас теперь в жертву ваши жизни. Да и так уж сколько полегло вас по всей земле русской. Думаете, не хватит? Узрите перст Господень, и будет вам благо!
Шергин встал, подошел к священнику и опустился на колени.
– Благословите, отче, – смиренно попросил он.
Тот размашисто перекрестил его, и полковник приник губами к благословившей руке. Затем вернулся на место.
– Я благодарен вам за эти слова. Однако скажите, откуда вам все это знать – про знаки, перст – в вашем медвежьем углу? Неужели отсюда так хорошо видно, что происходит в России?
Отец Илья прищурился. По лицу его разбежались мелкие веселые морщинки.
– Из медвежьего-то угла как раз бывает виднее. Не полагаете же вы, ваше высокоблагородие, что все важные события совершаются в центрах? А может, как раз в таких-то углах?
– Это какие же, например? – Шергин точно так же сощурился.
– Ну, например, через сто лет в медвежьем углу найдут вашу могилу, и это станет переломным моментом в истории новой России. А?
– Для священника у вас своеобразное чувство юмора, – усмехнулся Шергин.
– Да уж какое есть… Или вот, например. – Отец Илья повернулся к шкафчику, открыл дверку и запустил руку вглубь, за книги. Спустя мгновение на столе между самоваром и чашками на блюдцах обосновалась пирамидка из золота. – Видали такую премудрость?
– Откуда это у вас?
Шергин был сражен внезапным явлением старой знакомой.
– Не имеет значения. Но по вашему лицу я заключаю, что вам сие не впервые лицезреть. Вероятно, эти штучки путешествуют разными путями.
– Вы считаете, тут замешаны красные? – спросил Шергин.
Священник удрученно покачал головой.
– Вряд ли. Замешаны интересы посильнее. Большевики, что, они всего лишь дети. Злые, умственно изувеченные дети. Но они орудие – как человеческой корысти, так и милосердия Божьего. – Он вздохнул, помолчал и сказал: – А войну эту вам не выиграть. Дух в белых войсках не тот.