Царь-гора
Шрифт:
– Я могу идти?
– Разве тебя кто-то держит?
Шергин не спеша поднялся. Спешить было невозможно – всякое резкое движение отзывалось в голове боем молотков. Так же неторопливо он вышел из юрты, огляделся.
Над горами поднимался рыже-пепельный рассвет. Вокруг была голая степь с редким прошлогодним сухостоем. Поблизости от нескольких юрт паслись десятка два стреноженных лошадей, за ними приглядывал калмык. Еще трое туземцев стояли в карауле. Слышался храп, фырканье коней и бормотанье птицы, прячущейся в сухой траве.
Шергин пошел на восток, приблизительно определив направление. Было очень холодно, но мороз быстро прояснил голову, и ему стало легче.
Скоро его догнал верховой калмык. В поводу он вел запасного коня.
– Алтан-хан приказал дать тебе коня и показать дорогу, – на ломаном русском сказал туземец.
Шергин сел на лошадь. Калмык поскакал впереди, забрав немного в сторону.
Рассвет из рыжего сделался янтарно-палевым, и воздух над степью словно заболел желтухой.
Когда до Усть-Чегеня оставалось не больше километра, калмык отстал. На околице деревни перед полковником выскочил солдат с винтовкой наготове и застыл изумленный.
– Ва… вашеско… – начал он заикаться.
– Пшел прочь, – крикнул Шергин, вдруг разозлившись на то, что никто, кажется, не заметил ночного исчезновения командира полка.
Недотеп-часовых, разумеется, следовало примерно наказать. В другое время и в другом месте он скорее всего велел бы расстрелять каждого третьего из них. Но теперь было не до того.
Он поскакал по деревенской улице, поднимая длинный хвост пыли и переполох среди псов и петухов. Совместными усилиями те устроили такой концерт, что в движение пришла вся деревня. Из халуп выбегали заспанные офицеры, натягивая на ходу сапоги и хватаясь за оружие. В окна просовывались розовые лица баб с перепуганными глазами, некоторые на всякий случай принимались визжать, другие, унимая собак, составили им аккомпанемент.
Шергин остановил коня возле церкви, спрыгнул, постоял, перекрестился на деревянную маковку, потом сел на крыльце и стал ждать. Лошадь, обнаружив источник прокорма, принялась щипать молодую траву.
В скором времени перед ним собралось с полдюжины офицеров. Шергин, не поднимая взгляда, чертил палкой в песке фигуры.
Вслед за офицерами прибежал Васька и бесцеремонно заблажил:
– Вашскородь, да где ж вы ночью-то все бродите, не спите, а я уж все глаза проглядел, рази ж дело это – до свету шататься…
– Поди вон, – сказал Шергин, негромко, но таким голосом, что Васька осекся и спрятался за спины офицеров.
– Петр Николаевич, – раздался тревожный голос прапорщика Чернова.
Шергин посмотрел на него, словно не узнавая.
– А, это ты, Миша.
– Я, Петр Николаевич. Что с вами?
– Господин полковник, в самом деле, объясните нам, что происходит.
Шергин бросил палку, отряхнул руки.
– У меня, господа, для вас известие. Убедительно прошу отнестись к нему со всей серьезностью и трезвостью.
– Откуда эта лошадь, господин полковник?
– Лошадь? – Шергин недоуменно взглянул на коня и пожал плечами. – Мне одолжил ее император Золотой Орды.
– Что? Что вы такое говорите, господин полковник? – заволновались офицеры.
– Вы смеетесь над нами? – громче других прозвучал голос ротмистра Плеснева.
– Нисколько. Мне, господа, не до смеха. Сегодня ночью я принял окончательное решение.
– Позвольте узнать какое.
– Я принял решение вывести полк за границу. Монголия близка, господа. Для России мы ничего другого более сделать не можем. Только это…
– Простите, господин полковник, но вы, очевидно, сошли с ума, – среди общего гробового молчания проговорил ротмистр.
– Я не сошел с ума.
– В таком случае, вы предатель, – спокойно произнес Плеснев. – Или трус. Что в общем одно и то же.
Шергин поднялся и, глядя в сторону, сказал:
– Ротмистр, будьте добры сдать оружие. Я арестую вас за распространение паники.
– Господа, – возвысил голос Плеснев, – полковник Шергин предатель и трус и должен быть немедленно взят под стражу.
– Петр Николаевич, в самом деле…
– Это измена…
Но протестующие выкрики быстро смолкли под взглядом полковника.
– Господа, я не принимаю этих обвинений, они бессмысленны и напрасны. Через полгода, самое большее через год от Белого движения в России ничего не останется. Я хочу спасти хотя бы немногое.
– Спасти свою шкуру, – сквозь зубы процедил Плеснев.
– Поручик Овцын, прапорщик Чернов, – Шергин оставался невозмутим, – примите оружие у ротмистра и проводите его под арест.
С холодным, непроницаемым выражением лица ротмистр достал из кобуры револьвер. Миша Чернов протянул руку.
Выстрел стал неожиданностью для всех.
Прапорщик растерянно обернулся. Ротмистр опустил револьвер и, словно удивляясь, сказал:
– Вот так.
Из-за спин офицеров с пронзительным воем выкатился Васька, бросился к Шергину, упал рядом и бережно обнял. Полковник хрипел и задыхался.
Из глаз прапорщика Чернова брызнули слезы.
– Как вы… как вы могли! – крикнул он ротмистру. – Вы мерзавец! Убийца!
Плеснев молча повернулся и отправился прочь. Задержать его ни у кого не возникло мысли.
– Что же вы наделали, господа офицеры?
К раненому подошел священник в барашковой телогрее поверх выцветшей рясы. Никто не видел, откуда он появился. Он опустился на колени и, отстранив безутешного Ваську, принялся быстрыми движениями расстегивать шинель полковника. Прапорщик Чернов, встав за его спиной, спросил дрожащим голосом: