Царь Ифритов
Шрифт:
– Удобно, мой царь, – наконец отозвался он, поняв, что пауза, взятая им, неприлично затянулась. – Это и в самом деле приятно, когда так много воды, что можно даже плыть по ней, и повсюду фрукты, сладости и сладкие вина.
– А я гляжу, что ты умеешь плавать, мой царевич, – довольно сощурился царь Ямайн. – Редко доводилось мне видеть человека, если живет он не на берегу реки, которому даровано это умение.
Эшиа усмехнулся.
– Странные вещи говоришь ты, мой царь. Каждый человек в царстве Эшиа рождается с умением плавать. Это у нас в крови.
Тут царевич немного преувеличил то,
– Неужели-таки и все?
– Истинно так, мой царь. – Эшиа подцепил гроздь винограда и прихватил зубами налитую солнцем ягоду. – Ведь известно тебе, что часть моей страны лежит на берегу моря. Многие люди находят себе работу в его водах. Кто-то ловит рыбу, а кто-то торгует на кораблях со странами, которые лежат далеко отсюда. Другая же часть страны затеряна в высоких горах, которые полны бурными, рыбными горными реками. И там тоже стоит хорошо плавать, иначе река закружит и унесет. Что-то еще удивляет тебя, мой царь?
– Для простого люда умение, быть может, и нужное, но ради чего оно царевичу?
– О, мудрейший Ямайн, ты, видимо, смеешься надо мной. Ведь царевич должен уметь все и превосходить в этом умении любого простого человека. Мой дед учил меня ходить в море, выживать в пустыне, торговаться, охотиться, находить путь по звездам… Все это не было одной лишь его прихотью и желанием вырастить человека под стать себе, но было осознанной необходимостью царя.
– Твой дед, мой сердечный друг, был странным человеком, – улыбнулся Ямайн, – оттого твои рассказы не удивляют меня.
Эшиа рассмеялся и в несколько гребков пересек глубокий бассейн. Ему хотелось вина и дать работы застоявшимся мышцам. Прошло всего лишь несколько дней с той поры, как покинул он Белую пустыню, а уже начало ему казаться, что он слишком долго отдыхает и расслабляется, такова уж была его натура.
Царь Ямайн еще немного побеседовал с ним о том, как царевич находит убранство зала его бань и мозаики, а потом предложил покинуть бассейн и проследовать дальше.
– Ведь суть бань не в плавании в бассейнах и даже не в услаждении себя прекрасной едой, – поднимаясь из бассейна по мраморной лестнице, наставительно сказал он.
Двое наложников встали на одно колено, помогая ему подняться.
– У меня найдется, чем еще удивить тебя, царевич Эшиа. Следуй за мной, и узнаешь новое о наслаждении.
Царевич Эшиа поднялся из бассейна следом за ним, отказавшись от чужой поддержки.
– Что ты намерен показать мне, царь?
– О, сокровище моих бань! Горячий воздух сотворит чудеса с твоим телом и душой! Прошу тебя проследовать сюда, мой драгоценный гость, ибо это величайшее из наслаждений: тамма!
Двое юношей отворили перед ними резные двери, и царевич оказался в помещении, со всех сторон украшенном мозаичными рисунками сверху донизу. По сторонам тянулись мраморные лавки, у дальней стены возвышались мраморные же столы, покрытые белой мягкой тканью, а по центру вздымался фонтан, полный ледяной воды. Наложники вошли в комнату следом за царем и его гостем, и двери в тот же момент захлопнулись за их спинами.
– Что такое тамма? – спросил царевич Эшиа.
Царь Ямайн
– Сейчас сам увидишь, царевич. Вернее – почувствуешь.
Царевич Эшиа боязливо оглядывался по сторонам. В таком помещении раньше ему бывать не доводилось. Один из наложников повернул незаметный рычаг, расположенный у дверей, и комнату почти тут же заволокло горячим паром. Пар был влажный и приятный, и Эшиа глубоко вдохнул его ртом, и выдохнул, и боязливость его постепенно уходила. Пар поступал откуда-то снизу, и царевич счел за лучшее забраться на скамью с ногами и устроиться так.
Воздух становился все горячее, и легкие капли пота уже выступили на теле царевича. Наложники черпали воду тонкостенными чашками и поливали скамьи, чтобы вода испарялась быстрее, и не было так горячо сидеть. Вскоре царевич Эшиа за волнами пара перестал различать лицо царя Ямайна.
Счет времени оставил его, и он с трудом понимал, сколько времени уже проводят они в этом месте. Чресла его охватила расслабленность, и вскоре он уже позволил себе вытянуться на лавке во весь рост, ибо длина ее позволяла. Он слушал тихое шипение, которым сопровождалась подача пара, и прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как горячий влажный воздух, так не похожий на обжигающий сухой сжигающей в жару пустыни, обволакивал его.
– Видишь, царевич? – как сквозь туман донесся до него голос царя Ямайна. – Тамма – это сокровище. Только с ее помощью и можно поддерживать в себе красоту и молодость.
Царевич Эшиа хотел возразить ему, что есть много способов поддерживать в себе молодость и красоту, но ему стало лень спорить. Сладкая истома охватила его, и ему не хотелось разговаривать, а только лежать, растянувшись на горячем мраморе, и наслаждаться ощущениями, новыми для него.
Царь Ямайн дал ему возможность познать всю глубину удовольствия, и сам с наслаждением предался томлению, но вскоре снова позвал царевича Эшиа по имени. Эшиа приоткрыл один глаз, хоть в клубах пара по-прежнему почти ничего не различал, но вслушался в голос Ямайна:
– Это ведь еще не все, чем я хотел удивить тебя, мой царевич. И, хоть мое сердце и разрывается от того, что придется прервать твой сладкий отдых, хочу уверить тебя, что ты не будешь разочарован, если сейчас проследуешь за мной к тем высоким столам.
Царевич Эшиа сел на мраморной скамье, потянувшись, и послушно проследовал за царем Ямайном в сторону столов. Разум его немного поплыл от тяжелого влажного воздуха, и двигался он плавно, точно выпил перед тем слишком много вина. Один из наложников помог ему лечь на мягкие ткани, которыми был устлан стол, и Эшиа послушно лег ничком, положив под голову сложенные руки.
На соседний стол так же лег царь Ямайн. Он услышал звуки, которыми обычно сопровождает вскрытие склянок с маслом, и мягкий аромат достиг его чуткого носа. Когда наложник опустил руки, смоченные маслом, ему на спину, и сдвинул с плеч промокшие белые ткани, Эшиа даже не удивился, и только повел лопатками, устраиваясь удобнее. Наложник принялся разминать его спину и плечи, а после бедра и ноги, и делал это с таким умением и такой аккуратностью, что ни разу не испытал царевич боли, а лишь удовольствие.