Царь нигилистов 2
Шрифт:
— И что дедушка?
— Гнев его не прошел, но он не сказал более ни слова и уехал.
— А Перский после этого остался директором корпуса?
— Конечно. Он и умер на этой должности.
— Но все-таки кто-то выдал, — вздохнул Саша.
— Саш, это разные вещи. Измена — не песенка про трубача.
Приближался лагерь.
Всю дорогу Никсу пришлось немного поддерживать. Саша предполагал, что с запахом тоже не все ок. Цедру лимона бы пожевать. Но об этом надо было думать
Одна надежда на здоровый сон господ воспитателей.
Саша простился с Никсой и приоткрыл полог палатки.
Глава 12
Гогель оглушительно храпел.
Саша нырнул в палатку и прокрался к своей раскладной солдатской кровати. Быстро разделся, сел. Раскладушка предательски скрипнула.
Григорий Федорович перестал храпеть и перевернулся на другой бок.
Саша юркнул под одеяло.
Неужели прокатило? От запаха к утру точно ничего не останется.
Утром его разбудил уже привычный барабанный бой и военный рожок.
— Александр Александрович, пора вставать, — сказал Гогель.
Вроде, ничего не заметил, по крайней мере, ни в чем не упрекнул.
Сегодня планировались сборы и отъезд.
На утреннюю молитву и подъем флага выстроились на плацу. Саша рядом с братом, прямо за ним Дима Скалон. Мамонтова нигде не было.
— Он под арестом, — тихо сказал Скалон.
— Мать! — не оборачиваясь, сказал Саша. — Как попался?
— Когда возвращался в лагерь. Дежурный офицер остановил. Ну, и учуял.
— Больше никто? — спросил Саша.
— Больше никто.
— Что ему грозит?
— Лихонин… — проговорил Скалон.
— Зверь?
— Да.
Было свежо. Подул ветер. «Имперка» взвилась на флагшток, блеснул военный рожок в руках музыканта, солнце скрылось за облаком, и на плац упала тень.
— Что ты задумал? — спросил Никса.
— Ну, что тут думать! — сказал Саша.
Им разрешили разойтись, и он вернулся в палатку.
— Григорий Федорович, как Лихонина по имени-отчеству? — спросил он Гогеля. — Можете напомнить?
— Орест Семенович, — сказал Гогель.
— Мне надо с ним поговорить.
— Что случилось?
— Ничего, долг вежливости.
— Перед отъездом поговорите. Действительно надо будет попрощаться.
Не успел Саша собраться, как снова раздался барабанный бой и далекая команда строиться в карэ.
— Это не для вас, — сказал Гогель. — Только для кадетов.
— Почему не для нас?
— Будет экзекуция. Вам не обязательно смотреть.
— Там что, виселица?
— Ну, что вы! Высекут кого-то.
— Мне надо переговорить с Орестом Семеновичем. Это срочно.
И он, не оборачиваясь, вышел из палатки.
Кадеты уже построились на плацу. Пока проходил за шеренгами, Саша увидел, как вынесли и поставили деревянную скамейку и ведро с розгами. Как вышел из палатки Лихонин и сел на услужливо поставленный одним из кадетов раскладной стул. Как под барабанный бой вывели на плац Мамонтова.
Саша почти бежал.
Встал перед директором, взял под козырек и сказал:
— Господин генерал-майор, я прошу вас о разговоре наедине.
Лихонин поднялся на ноги.
— Конечно, Ваше Высочество.
— На время нашей беседы я прошу вас приостановить экзекуцию, — сказал Саша.
Орест Семенович сделал знак рукой в сторону Мамонтова: мол, остановитесь. И пригласил Сашу в генеральскую палатку. Гогель остался снаружи.
Они сели у раскладного походного стола.
— Чем могу служить, Ваше Высочество? — спросил Лихонин.
— Я здесь, чтобы предотвратить большую несправедливость, — начал Саша. — Дело в том, что вечеринку с глинвейном организовал я. Сами понимаете, Орест Семенович, Мамонтову трудно было мне возражать. Я очень извиняюсь, за себя и за него, но, по-моему, никакой катастрофы не произошло. Никто до свинского состояния не допился, ничего не испортили, ничего не сломали, никто никого не убил. Ну, это же глинтвейн! Спирт быстро испаряется с поверхности горячего вина — что там осталось!
— Ваше Высочество, осмелюсь спросить, кто еще в этом участвовал?
— Но вы же понимаете, что я не могу ответить. И за ними нет большой вины. Вещи иногда не те, чем кажутся. У меня были серьезные основания поступить именно так, как я поступил. Это не от желания нашкодить, напиться, продемонстрировать щедрость. Да и какая щедрость, фетяску пили!
— Дело не только в этом, Мамонтов очень дерзко отвечал: и своему командиру, и мне.
— Он не мог назвать участников.
— Это не причина для грубости.
— Ему бы не понадобилось дерзить, если бы не я. Так что примите мои извинения. Я вас прошу его отпустить.
Они вышли из палатки на плац, к скамейке, розгам и бледному Мамонтову.
— Вы прощены, господин кадет, — сказал, как выплюнул, Лихонин. — Великого князя благодарите!
Мамонтов просиял.
Никса ждал у своей палатки.
— Отбил, — коротко отчитался Саша.
— Я уже знаю, — улыбнулся Никса.
— Это было сложное дипломатическое мероприятие. У тебя как в перспективе должность министра иностранных дел еще вакантна? Я, конечно, не умею делать лучшее в мире мороженое, как Нессельроде, зато эффективно вызволяю пленников.