Царь нигилистов 2
Шрифт:
— Повестка, — прокомментировал Григорий Федорович. — Надо идти на молитву.
И Саша вспомнил, как вчера они с Никсой выбили себя право остаться. Пап'a дал свое высочайшее разрешение, причем даже без особого сопротивления.
Некоторый укол совести он по этому поводу почувствовал. Впрочем, даже не укол, а рефлексию. Что собственно важнее: не уронить престиж царских детей, или не простудить Никсу. Впрочем, вроде, тепло. Тем более в палатке.
Тоже мне моральный выбор! То ли еще будет!
День был посвящен стрельбам и немного маневрам. Особой эквилибристикой оказалось заряжание ружья из положения лежа. Ствол каким-то образом надо было поднять над собой и еще ухитриться пихнуть туда пулю и догнать ее шомполом.
Зато «жечь костры, валяться на траве и замышлять недоброе» Саша никогда не был против.
Вечером действительно состоялся костер, правда, не ночью, а на закате.
В компании кадетов, которые тут же просветили, что картошка в мундире — это исконное кадетское изобретение.
Оранжевое солнце падало на закат, просвечивая между листвой, разливаясь между ветвями расплавленным золотом и подсвечивая кромку облаков. Воздух был влажен и свеж. Жарко пылал огонь. Пахло скошенной травой, хвоей и дымом. И Саша невольно вспомнил Визбора: про «солнышко лесное».
Кадет выпускного класса в чине унтер-офицера Дмитрий Скалон, сидя на бревнышке и перебрасывая горячую картофелину между ладонями, рассказывал о тяжком кадетском житье.
— Остроградский — зверь, — вещал он. — Дает задачи настолько замысловатые, что никто не может решить, «неудовлетворительно» поставить для него ничего не стоит, режет всех немилосердно. Отчитывает не только учеников, но и учителей. Громовым голосом. На весь курпус. На экзамене я вылез только на том, что меня вызвали по механике, попалась работа пара, если бы что-то из математики — точно бы завалил. Но и на работу была жуткая задача, на страницу пришлось расписывать.
— Работа пара? — переспросил Саша. — А что там расписывать на страницу? Какой был процесс?
Скалон завис и смешался.
— Изотермический? — предположил Саша. — Он ведь при ста градусах, наверное.
— Вроде, да, — кивнул кадет.
— Ну, и чего? Выражаем давление из уравнения Менделеева-Клапейрона и интегрируем под гиперболой. Натуральный логарифм. Строчки на три решение.
Никса усмехнулся.
— Вы не понимаете, на кого нарвались, господин унитер-офицер.
— Я никогда не слышал об уравнении Менделеева-Клапейрона, — сказал Скалон. — Нам его не рассказывали.
— Жаль, — сказал Саша. — Видимо подготовка по физике оставляет желать лучшего. А можно мне задачки Остроградского достать, чтобы порешать на досуге? А то не все же по целям палить!
— Да, — сказал Скалон.
— Но лекции у него ужасные, — вмешался другой кадет по фамилии Мамонтов. — Он увлекается, и в середине лекции может забыть про доску и начать просто проговаривать формулы — и делай, что хочешь.
— И перепутать губку с носовым платком, — добавил Скалон.
— И говорят, что, когда он возвращается в свое имение в Полтавской губернии, становится совершенным хохлом, даже говорит по-малороссийски.
— Да он и так хохол хохлом, — хмыкнул Мамонтов. — Даром, что петербургский сановник.
Саша поморщился.
— Все-таки меня бесит желание на любом солнце найти пятна. Этот хохол, тот жид, а иной, может, вообще черт косоглазый. А я, знаете, счастлив тем, что в одно время живу с такими людьми, как Остроградский. Что хожу с ними по одной земле!
— Саша, — улыбнулся Никса, — не испепеляй Мамонтова взглядом, а то его пап'a нас не поймет, когда мы вернем ему горстку пепла. Мне как запретить потом страшное слово «хохол»? А как же свобода слова?
— Я обещал папа не пересказывать американскую конституцию, — заметил Саша. — Впрочем свобода слова и в «Декларации прав человека и гражданина есть». А она французская, и про нее уговора не было. Конечно, свобода слова. Испепелять взглядом можно, припечатывать словом можно, затыкать рот — нельзя.
— А знаете, какие сочинения нам сдавать зимой? — перешел на другую тему Скалон. — По истории: «Борьба императора Генриха IV с папой Григорием VII», по законоведению: «Историческое развитие законодательной власти в России», по военной истории: «Трехдневный бой под Красным», по литературе: «Влияние Буало на литературу европейских народов».
— Круто! — оценил Саша.
Честно говоря, он смутно представлял себе, кто такой Буало.
— Ну, про законодательную власть я, может еще напишу, — сказал он. — Хотя, какая в России законодательная власть, если она не отделена от двух прочих?
— Са-аша! — протянул Никса.
— Никса, — сказал Саша, — это не американская конституция, про разделение властей у Монтескьё есть.
— Ты столько раз помянул американскую конституцию, что они теперь сами прочитают, — сказал брат.
— Конечно. Чего и добиваюсь.
— У нас последний «Колокол» ходит по рукам… — вполголоса сказал Скалон. — Но я не скажу, кто принес.
— А я не буду спрашивать, — улыбнулся Саша. — Мне в четверг на стол легли сразу три. Но я не скажу, кто прислал. Никса, ты ведь тоже не будешь спрашивать?
— «Не мне их судить», — процитировал Никса.
— Но «К Элизе» не сыграю, — сказал Саша. — Фортепьяно нужно.
— Гитара есть, — сказал Никса.
— Это для песенок, и чуть позже.
Саша достал палкой картофелину из костра и положил в траву остывать.
— Голодный менестрель — плохой менестрель, — прокомментировал он.
— А правда, что Великих князей не учат латыни? — спросил Скалон.
— Правда, — кивнул Никса. — Дедушка запретил.
— Завидую, — признался Скалон.
— Все, — усмехнулся Саша. — Просим у пап'a латынь. Чтобы не завидовали.
— Я тебе попрошу! — сказал Никса.
Из «песенок» до отбоя Саша успел спеть только одну. Но обойтись без нее было никак нельзя. Ибо ролевой гимн: