Царь нигилистов 4
Шрифт:
— В основном, конечно, покупаем, — признался Григорий Федорович.
— Сами сделаем, — сказал Саша, — не хватало еще всякую херню покупать!
Гогель одобрительно улыбнулся и даже не упрекнул за неподобающую лексику.
Наконец, поезд очень медленно, вразвалочку въехал под дебаркадер Николаевского вокзала в Москве.
На платформе толпился народ. «Шишку какую-нибудь встречают», — подумал Саша.
— Что-то очень много студентов, — заметил Гогель.
И правда в студенческие шинели была облачена большая часть толпы. Но встречались и барышни с цветами.
Поезд остановился, и кондуктор
Саша ступил на платформу, и вокзал огласился громовым «Ура!» Вверх полетели студенческие фуражки.
Он не успел оглянуться, как обнаружил у себя на шее несколько венков из роз и пионов и пару букетов в руках. Букеты он оперативно сгрузил растерянному Гогелю.
Нашел глазами Склифосовского и раскрыл объятия.
— Николай Васильевич! Я ужасно рад.
— Простите меня, Ваше Императорское Высочество! — засмущался Склифосовский. — Я и сказал-то паре друзей, но все как-то сразу узнали.
— Да, черт с ним с инкогнито! — сказал Саша.
И поискал глазами что-нибудь типа броневика, танка, балкона, белого коня или хотя бы университетской кафедры. К его услугам была только длинная балюстрада посередине платформы, отделявшая от путей большую часть публики.
Саша довольно ловко вскочил на нее и поднял руку.
— Господа! — сказал он.
И порадовался тому, что не зря в прошлом году вырабатывал командный голос в кадетском лагере.
— Я очень тронут, — продолжил он. — И был бы рад обнять вас всех. Я ничем этого не заслужил и постараюсь вас не разочаровать. Чтобы вы никогда не пожалели, что пришли меня сегодня встречать на вокзал с цветами. Здесь только медицинский факультет или весь Московский университет?
— Юридический! — крикнул кто-то из толпы.
— Физико-математический! — откликнулся кто-то справа.
— Историко-филологический! — отозвались слева.
— Супер! — сказал Саша. — У меня просто нет слов!
Саша уже собирался закончить на этом торжественную часть и спрыгнуть на платформу, но не дали.
— Мы тут читаем вашу конституцию… — заметил юрист, — она ведь ваша?
— Если та, где про права женщин, запрет рассмотрения дел гражданских военными судами и всеобщее среднее образование — то моя, — признался Саша.
— А вам не кажется, что назначение части верхней палаты парламента — это антидемократично? — продолжил студент.
— О! — улыбнулся Саша. — Наконец-то критика слева! А то Сен-Жюст! Сен-Жюст!
И взглянул на Гогеля.
— Григорий Федорович! Я чувствую, нам сейчас часть цветов придется обратно отдавать.
Но студент смотрел серьезно, и Саша понял, что не отшутится.
— Совершенно очевидно, зачем это надо, — продолжил Саша. — И я не собираюсь это скрывать. Чтобы российский царь не превратился в английского короля, который только царствует, а не правит. Чтобы у нашего монарха было хотя бы столько власти, сколько у американского президента, который имеет в парламенте поддержку партии, которая его выдвинула. В обрядовой фигуре монарха я смыла не вижу. В этом случае, народ, боюсь, быстро поймет, что тратиться на все эти бессмысленные церемонии ради якобы символа нации — слишком разорительно и разумнее обойтись без них.
— Почему не республика? — выкрикнул кто-то из историков.
— Отличный вопрос! — сказал Саша.
И
— Полиции поблизости нет?
Народ как-то притих.
— Республика — это общее дело, — продолжил Саша. — Это дело, которым надо заниматься изо дня в день. Надо тратить свое время, нервы и силы на бесконечные заседание и комитеты с весьма малым выхлопом. На «говорильню», как у нас любят величать органы народного представительства. А, если мы перестанем заниматься этим «общим делом» обязательно найдется тиран, который подгребет его под себя, не успеем и оглянуться.
— Почему обязательно тиран? — поинтересовался студент-юрист.
— Потому что никому больше это не надо, — объяснил Саша. — Русские — нация не политическая, без опыта парламентаризма. Для нас угроза скатывания в диктатуру очевидна и плохо преодолима. Посмотрите на французов! Нация, куда более политическая, чем мы. И что мы видим?
— Наполеона Третьего, — подхватил историк.
— Именно! — сказал Саша. — Луи Наполеон, пришедший к власти на демократических выборах, сначала разогнал парламент, потом установил авторитарную полицейскую диктатуру и, наконец, провозгласил себя императором.
— Он периодически проводит плебисциты, — заметил юрист.
— Да! — вскликнул Саша. — Это к вопросу о хваленой прямой демократии, которую легче легкого превратить в пустую формальность. Я не против плебисцитов, но это не замена парламенту. И как вы себе представляете плебисцит в стране с нашим уровнем грамотности?
— Как вы относитесь к всеобщему начальному образованию? — в тон ему спросил юрист.
— Отлично! — сказал Саша. — Более того, нам нужна ликвидация безграмотности и среди взрослого населения. Но пока, увы! Все мои предложения натыкаются на единственную фразу: «Нет денег». И я знаю, что это правда: «Действительно, нет».
— На путешествия вдовствующей императрицы в Ниццу деньги находятся, — негромко заметил студент с физмата.
Но Саша услышал.
— Математики считают, — заметил он. — Ну, давайте посчитаем. Да, некоторых членов моей семьи есть в чем упрекнуть. Но упрек не по адресу. Когда обсуждался мой визит в Москву, я категорически отказался от царского поезда, и на дорогу потрачено 19 целковых и столько же на билет для Григория Федоровича. А также обед и завтрак в Малой Вишере и Клину. Я мало ем. И ни копейкой больше! Это первый класс, но в свое оправдание могу сказать, что билеты пока не я покупаю. Меня бы устроил и второй. Так что надеюсь не попасть в раздел «Августейшие путешественники» всем нам известного издания.
— А вам не кажется, что диктатура может быть благом? — подключился к дискуссии математик.
Умнейшие из технарей иногда ужасающе наивны в общественно-политических вопросах.
— Нет, — сказал Саша.
— Но диктатору легче осуществить радикальную программу преобразований, — возразил студент, — Не заболтают.
— Все-таки меня восхищает трогательное единство самых густопсовых консерваторов с самыми радикальными революционерами в вопросе о диктатуре, — усмехнулся Саша. — Совсем недавно читал одного весьма мятежного автора, который тоже ратовал за диктатуру. У меня даже отпало желание за него просить. Попросил, конечно, все равно, ибо обещал. Но из одного чувства долга.