Царь Саул
Шрифт:
— Ну, зато волков, шакалов разогнать легко, — заявил Добид и бросил камень тем способом, который показал старый пастух.
— Волков можно, — подтвердил Шигон, садясь на землю и подстелив бурый плащ. — В наших краях волки собираются но три-четыре, не больше... Про шакалов я и не говорю, шакал труслив. Даже если их целая стая, они вряд ли нападут на отару. А вот отразить или убить рассвирепевшего льва трудно. Надо иметь большой щит из бронзы или из толстого дерева, длинное копьё с крепким древком и остриём шириной в ладонь мужчины. Нужны особая сноровка и сила рук...
— А я смог бы убить льва? — бросив упражняться с пращой, неожиданно спросил Добид.
— Тебе рано ещё, молод ты со львом сражаться, — ласково глядя на миловидного отрока, сказал аморрей.
Оба умолкли и некоторое время думали каждый о своём. Рыжевато-белокурый, сероглазый и стройный Добид с совершенными по соразмерности ногами и руками окидывал рассеянным взглядом траву, испещрённую маками, словно закапанную свежей кровью. Он думал о том, что не такой уж он неопытный и молодой среди старших братьев (а было у почтенного юдея Ешше шестеро сыновей). Хотя во время вечернего водопоя, когда братья ссорились и даже дрались с другими пастухами за место у колодца, он не вмешивался. Однако малышом Добида никто не считал.
Ещё два года назад он вместе со старым Шигоном крадучись пробирался иногда к ручью, куда приходили купаться и стирать мои платья девицы из юдейских селений. При сидении в кустах и разглядывании нагих девиц Шигон объяснял Добиду: у каких тело красивое, у каких не очень. Беззубый аморрей любил рассуждать по этому поводу. Несмотря на внешнюю простоватость, Шигон говорил пространно и умно.
«Вообще-то, — говорил он, — красота — это такая прирождённая польза и особенное удобство в человеческом естестве. Брови, например, в меру густые и приятно дугообразные, нужны, чтобы предохранять глаза от пота. Значит, эти брови красивы. А сами глаза должны быть достаточно большими, чтобы лучше смотреть. Маленькие глазки кажутся подслеповатыми. К тому же выражение глаз, яркость и блеск свидетельствуют о хорошем состоянии человека (чаще это бывает в молодости). Так же как белизна и крепость зубов, гладкость и упругость кожи. Волосы считаются красивыми, когда они густы и хороши для сохранности головы от холода либо дождя. Впрочем, от солнца тоже. А у женщин волосы служат как ом природной накидкой, под которой можно упрятать грудного ребёнка. Плохо, если нос слишком велик. Однако некрасиво, когда ни чрезвычайно мал, приплюснут или вздёрнут. Столь целесообразна и складность фигуры, соответствующая каждому полу. Ибо плоскогрудая, широкоплечая, узкобёдрая, с мускулистой спиной и короткой шеей жена — груба и непривлекательна. И, несомненно, тонкошеий, узкоплечий, с широким тазом мужчина отвратителен на любой взгляд. Тело красивой женщины — это крутобёдрый сосуд для плодоношения и деторождения. Тело мужчины — могучи оснащение воина и самца, как у быка, жеребца и даже осла. Но, откровенно признаться, красота — выдумка развращённых, изнеженных и похотливых египтян, то есть детей Мицраима. Потому прочие народы и считают их задаваками, вечно копающимися в непонятных понятиях, погрязшими в нечестивости и зауми».
Примерно такое пространное поучение произносил пастух Шигон для подтверждения своих доводов при разглядывании голых девиц.
Добид коварно усмехнулся про себя, не говоря ни слова. Ему не по возрасту было вслух оценивать достоинства женского тела, Однако он знал, что если уйти подальше в холмистую, покрытую маками степь, то в безветренно-нежный день можно встретить одинокую юную девушку с обезумевшими из-за весны глазами Девушку терзает вожделение, поэтому она убегает из дома в степь Конечно, это случается редко, но бывает. И неважно, дурнушка такая девушка или хорошенькая; её без сопротивления можно повалить на траву.
— Э-э-эй! — раздался чей-то пронзительный голос.
Шигон и Добид повернулись в ту сторону, откуда он донёсся. Там, оказавшись на кромке покатого холма, явился человек верхом на осле. Солнце уже выкатилось блестящим шаром в безоблачное небо, поэтому силуэт человека на осле из тёмного стал красным.
Приблизившись, он обрёл обычные разноцветные краски: смуглый юноша в белой шапочке на чернокудрявой голове, в плаще и синей тунике, а под ним серый осёл. И увидели пастухи, что юноши на осле — это брат Добида, Оцем. Он издали взмахивал тонкой загорелой рукой и делал таким образом приглашающие жесты.
— Меня зовёт, что ли? Или обоих? — вслух подумал Добид и вопросительно посмотрел на Шигона.
Аморрей пожал плечами с равнодушным видом, словно предлагая подождать, пока Оцем окажется ближе. Подъезжая к ним, Оцем выразил всем смуглым лицом с тёмным пухом первоначальной растительности откровенную досаду. Он несколько раз ударял пятками осла под войлочным чепраком.
Наконец, почти добравшись до них, юноша в синей тунике воскликнул:
— Неужели тебе непонятно, Добид, что зовут тебя? Почему ты не побежал мне навстречу?
Старый пастух тут же отвернулся и стал копаться в своей кожаной суме, показывая, что не имеет отношения к разговору хозяйских сыновей.
— А почему ты торопишься? Что такое случилось? — удивился Добид.
— Зовёт отец. Он велел привезти тебя как можно скорее. А ты стоишь, словно окаменевший, как будто у тебя ноги отнялись. Садись позади меня, поехали.
Без лишних слов Добид вскочил на осла позади брата. Тот крикнул: «Чо, чо!» — и пятками ударил осла по бокам.
— Зачем на тебе праздничная одежда? — спрашивал Добид Оцема. — И с чего я вдруг понадобился отцу?
— А с того понадобился. К нам в дом приехал из Рамафаима сим первосвященник Шомуэл, во как!
— Ой-бой, ваал-баал! Рассказывай сейчас же! — взволновался необычным известием Добид.
Пока они ехали до Бет-Лехема, брат подробно рассказал, что сегодня утром, в одной повозке, со слугой и каким-то человеком, имеющим у пояса меч, явился прозорливец божий, первосвященник.
Одет он был просто, как средний горожанин: никаких дорогих риз, никаких украшений. Сзади повозки привязана за шею верёвкой упитанная телица с лоснящейся вычищенной шкурой. Старейшины Бет-Лехема, зная суровый нрав, гневливость и требовательность бывшего судьи, встретили его у ворот не без трепета. Боялись, найдёт у них первосвященник грехи или недоимки в обеспечении жертвоприношений.
Однако Шомуэл поговорил с ними благодушно и ни в чём их не упрекнул. Сказал только, что приехал к почтенному бетлехемцу Ешше для освящения дома. Старейшины растерялись от неожиданности. Почему какому-то Ешше такая честь, такое благоволение? Они показали Шомуэлу нужный ему дом и уладились.
Ешше со всеми домочадцами встретил первосвященника у порога. Проводил старца в главное помещение, усадил на подушки и стоял перед ним, ожидая разъясняющих его приезд слов.
— Мой приход мирен, — сказал Шомуэл с приветливой улыбкой. — Я прибыл к вам для жертвоприношений богу.
Освятил Шомуэл самого Ешше, его дом, его сыновей и домочадцев. И пригласил их к жертве. Завели во двор приведённую из Рамафаима телицу, зарезали её, и первосвященник совершил обряд жертвоприношения.
После чего все вошли в дом, а слуги уже готовили обед, несли кувшины с вином, овощи, хлеб, медовые лепёшки, напиток из чернослива и фиников.
Шомуэл сел в углу на подушки. Он попросил Ешше подвести к нему поочерёдно всех сыновей. Сначала первосвященник разговаривал с тремя старшими — бородатыми, женатыми мужчинами Элабом, Анидабом и Шаммой. Беседуя с ними, он внимательно вглядывался в их лица, задавал вопросы полные житейского и божественного смысла. Немного смущаясь, они отвечали ему как могли.