Царь Успения
Шрифт:
– А если завтра эвтаназия будет узаконена в России, тогда, Павел Иванович, что…
Ну, что же тут оставалось Суханову? Только почесать подбородок и, не задумываясь, сказать:
– Тогда я буду «за». А пока такое чуждо нам, россиянам. Ты прав. Времена меняются. Один чёрт знает, что будет завтра. Ну, Эвтаназитёр, на роль убийцы… никак не смотрится. Ты лучше раздобудь орудие преступления. Старайся! И всех, само собой, кто там разгуливал в ту ночь и в предыдущий вечер, прощупай.
– Отдам все силы!
– Все уж не отдавай. Ты – следователь окружной прокуратуры,
– Никак нет, она просто мой школьный товарищ. У меня жена законная есть,– слащаво и растерянно улыбнулся Жуканов.– Я свою супругу ни на кого не променяю.
– Даже так? Хотелось бы верить. Что ж, похвально, лейтенант. Погоди! Я не договорил. Сейчас я скажу главное, почему я тебя к себе в кабинет вызвал. Так вот, ко мне приходили сыновья убитого. Солидные, можно сказать, люди. Оба инженеры. Младший, Михаил – серьёзный человек; а старший, кажется, Константин, так мне и сказал: «Если не найдёте убийцу, то я сам отомщу». Я, конечно, заверил его, что найдём, и предупредил его об уголовной ответственности за самосуд.
– Я братьев Арефиных по-человечески понимаю.
– Вот и прекрасно, что понимаешь. Значит, лови момент. Надо ведь и отличиться… Пора. Но это ещё не всё. Они обратились в частное сыскное бюро «Ориентир». Конечно, уже заплатили там, сколько надо. Очень уж они просили, чтобы мы помогли «Ориентиру». Я понимаю, Игорь, что такая новость тебе не по душе. И я не в восторге. Но великой славы, я полагаю, на всех будет предостаточно… при нормальном исходе дела.
Действительно, Жуканову такая новость пришлась не по вкусу. Зачем ему, представителю закона, какие-то там частные ищейки, потому молодой следователь возразил:
– Извините, Павел Иванович, но я категорически против. Они же будут мне мешать.
– Не они, а только он. Молодой парень, как и ты,– прокурор Суханов раскрыл небольшой блокнотик в красной кожаной обложке,– Анатолий Петрович Розов.
– А-а,– махнул рукой Жуканов.– Совсем забыл, что он там и директор, и владелец… хромой неудачник. Я его по университету помню. Мы учились в МГУ, только он был на три курса старше… Этот пусть ищет. Он ничего не найдёт.
– Почему?
– Я знаю его, как облупленного. Он даже внешне не похож на следователя,– что ж поделать, в Жуканове частенько пробуждался хвастливый максималист.– Как бы это сказать, Розов – парень не очень серьёзный. Всегда улыбается, как… американец или контуженный.
– Не очень здорово отзываться так о коллеге и…
– …калеке. Тут он сам виноват. Пропустил пулю. Ворон считал, а на него вышли… Вот теперь и хромает.
– Понимаю. На твой взгляд, солидности у него и опыта не хватает,– ухмыльнулся Суханов.– Но мы с ним договорились, что будем работать почти бок обок, помогать друг другу. А слава – вся твоя. На известность он не претендует. Ему нужна просто истина, а деньги свои он заработает.
– Пусть
– Само собой. Демократия демократией, Игорь Васильевич, а порядок – порядком. Ладно. Иди и копай!
Вороний Глаз, как порядочный, сидел в небольшом скверике, что находился в тесном дворе, зажатом старыми обшарпанными зданиями. Даже очень не опытным взором можно было определить, что здешние людские «муравейники» не ремонтировались лет двадцать, а то и больше. По двору суетливо бегали сантехники во главе с мастерицей из домоуправления, где-то прорвало трубу, кого-то залило водой… Обычная история.
Рядом с Вороньим Глазом сидела в конец избичевавшаяся женщина, в таких же лохмотьях, как и её одноглазый кавалер. Возраст по её полупьяному и морщинистому лицу определить было не возможно. Двадцать, сорок, шестьдесят лет? Но, глядя на её физиономию, одно с абсолютной точностью стоило утверждать, что не более, как два-три дня тому назад, мадам была изрядно побита и, видимо, её поклонники и ухажёры на лице этой бездумной и опустившейся бабы тренировали свои кулаки не один раз.
Достав из бокового кармана взлохмаченного, грязного и заблёванного пиджака ещё до конца не опустошённую бутылку с остатками «шила», разбодяженного самопального спирта. Вороний Глаз протянул её своей собеседнице:
– Два-три глотка сделай, Мымра. Остальную гомыру я допиваю. Улавливаешь?
– Что я не понимаю, что ли, Шура, остроту поставленного вопроса?– Она вырвала у него из рук бутылку и присосалась к ней своими язвенными губами.
– Чего, совсем оборзела, лошадь?!– Заорал истошно Вороний Глаз и отобрал у неё остатки спиртного.– Я ж тебе сказал, три раза глотни. У-у, зараза!
Замахнувшись на неё для порядка рукой, бомж одним залпом допил остальное. Вытерев рот рукавом своей замызганной одежонки, пустую бутылку он бережно засунул в карман пиджака, которая тут же провалилась под подкладку.
– Закусывать не будем, Мымра. Всех собак съели. А мне свои передали, что на мой хвост наступает… что-то… сыщик какой-то. Это тюрьма, Мымра.
– А чего плохого-то в тюрьме, Вороний Глаз?– Мымра отыскала на земле, в заплёванной траве, замызганный и замусоленный окурок и не торопливо начала чиркать спичкой по серному боку разваленного коробка. Не сразу, но прикурила.– В тюрьме, а потом, и на зоне тебя накормят, приоденут. И там весело. Коллектив большой. Не всегда дружный, но… интересный. Нормально.
– Всё ты знаешь.
– А как же! Я один раз попадала туда за… мелочь. Кошелёк у одного «бобра», как бы, прихлопнула. А потом пошла и сама сдалась лягавым. «Бобёр» кошелёк признал… На меня сначала кроили, а потом и шить дело стали. Чуть, сволота, два года условных не дали. А мне "условка" не нужна была. Как раз такое время в стране наступило, что нормальному человеку даже жрать ничего не имелось. А мне нужно было отсидеться… Я на зоне около года и прокантовалась. Прокурор добрый попался, понял, что без тюрьмы я подохну. Я в те поры молодая была…