Царев город
Шрифт:
— Не скажи. Было б ладно, не прискакал бы в такую даль. А там сейчас, замежду прочим, мой брат Богдан Юрьич щупать тебя приехал. А он, ты знаешь, шуток не любит.
— Говорю, в Лаишеве все путем, — Степка сам налил чарку, выпил.
— Ну, смотри, коли мне не веришь и таишься, на заступу не рассчитывай. Мы, Сабуровы, такие: кто с нами открыт, тот нам друг, кто с закрытой душой — враг.
Кайсаров выпил еще чарку, задумался. Хоть дело, по которому он приехал, касается больше Буйносова, но в Лаишеве все равно о нем Богдану станет известно. Й тогда Степану Кайсарову несдобровать. Не лучше ли все рассказать, может, Данила
— Богдан будет в Лаишеве день-два. Ни ты, ни Буй* носов его уже не увидите. А я его встречу. И если я не буду знать...
— Ладно, скажу! — Степка выпил еще чарку. — В Москве, в Тайном приказе, стало известно, что в Лаишеве у помещика Бекбулата скрывается вор и разбойник Илей-ка Кузнецов. И тот Илейка в пору смуты, что была восемь лет тому на Каме, воровал против государя и поднял на бунт тыщи башкир, вотяков и черемисов. Когда государь послал из Мурома на бунтовщиков большую рать, они, убоясь, ушли в глухие черемисские леса на Кокшагу и гам растворились. Сам Илейка позднее вернулся на родину, и Бекбулат его скрыл, потому как в кузнецах зело нуждался.
— А Буйносов тут причем?
— Но год тому назад приехал к Бекбулату пристав чтобы того вора заковать в железо, а кузнец, видно, почуял, что запахло жареным, и с Камы убег.
— Ну-ну! Говори дальше.
— Пристав тот с прошлого года жил в Лаишеве и того бунтовщика подкарауливал. Ибо осталась у Бекбулата Илейкова дочка Настя, и вор непременно должен либо коло нее появиться, либо ее вызвать к себе. Девка эта — един ственное родное, что у него осталось. Неделю тому снова на имя пристава грамотка из Тайного приказа пришла Я, грешный, ее прочел, а там сказано, что вор-де Илейка кует всякую кузнь у воеводы Буйносова, и приставу было велено туда ехать и вора имать. Грамотку я пока положил под сукно, а сам ринулся сюда, чтобы того Илюшку изловить и привезти на Каму, да приставу и отдать. А < тестя вину за сокрытие снять. За такой грех, сам знаешь, не помилуют.
— Верно, не помиловали бы. И тебя, и Петра-князя. Если бы ты мне об этом не рассказал. А теперь спи спокойно. Завтра Илейку-вора закуем в цепи, и вези его к приставу. Скажешь, изловлен он не в Свияжске, а где-нибудь на Каме. А мы с Богданом где надо промолчим.
— Вот спасибо, Данилушка. Век тебя не забуду.
— А теперь досыпай. Утро вечера мудренее.
Пока Кайсаров с радости допивал последний штоф, Данила размышлял. «Конечно, — думал он, — утром, как только Степка расскажет Буйносову суть дела, тот непременно кузнеца придушит. И вину его за сокрытие не доказать. Убедившись, что Степка уснул, Данила снова вернулся в спаленку. Девка все еще спала, и он, натянув на ее бедра одеяло, вышел во двор. Осенний затяжной дождь все еще моросил, было темно и тихо. Разыскав около кузницы землянку, толкнул дверь. В темноте прогудел хриплый басок:
— Кто там?
— Вставай, кузнец, не помнящий родства.
— Боярин?! Погоди, счас огонь высеку.
— Не надо. Ты один?
— Андрейка со мной.
— Пусть выйдет. Разговор тайный.
— У меня от него утаек нет.
— К Буйносову за твоей душой приехали. С Камы, Утром тебя закуют. За што, сам знаешь. Беги, если можешь.
— У тебя, боярин, какая корысть во мне? Ради чего...
— Потом поговорим. Иди в Кузьмодемьянск, жди меня. Будешь мне служить. В стрелецкий кафтан одену. Такую голову да плахе отдать — жалко. Беги!
Выйдя из землянки, на пороге добавил:
— Парня бери с собой. Инако пытать его будут. Буйносов— стервец, сам знаешь.
Утром Кайсаров проснулся поздно. Разбудил тестя, тот поднял боярина. Не спеша опохмелились, послали за кузнецом. Подьячий вернулся скоро и испуганно прошептал на ухо князю:
— Кузнецов и след простыл.
II
Бегло осмотрев свияжскую крепость и пообещав Буйносову не выносить сор из избы, боярин поехал на Чебоксары. Кокшайскую крепость он решил миновать. Не хотелось переправляться через Волгу, да и к тому же был он там месяца два назад. Сидит там воеводой племянник Буйносова Василий, такой же жулик, как и дядя, за крепостью смотрит мало, грабит местных черемис. Нового там ничего не узнать.
В Чебоксарах Данила просидел пять суток, бражничал с воеводой Михайлом княж-Бехтереевым. На пятые сутки, как снег на голову, появился в Чебоксарах Васька Буйносов. Прикинулся лисой, обиделся, вроде, на то, что миновал боярин его крепость, погнушался угощением. А на прощание, когда остались они вдвоем, спросил:
— Не с умыслом ли ты, боярин, мимо меня с песнями проехал?
— Да был я у тебя давно ли? А умысел какой же?
— Боялся, может, чего?
— Ты не медведь.
— Так-то оно так. Только девка одна свияжская на тебя дяде моему жалобилась.
— Обнимал не крепко? — Сабуров хохотнул.
— Догадлив, воевода. Сказывала она, будто в ночи ходил ты в землянку кузнеца, и утром его не стало. А он будто бы государеву делу изменник.
Сабуров зло глянул на младшего Буйносова и сказал отчетливо:
— Передай своему дяде, что я, не в пример ему, с бунтовщиками не знаюсь и у себя их не скрываю. Мои люди, вот они, все на виду, — и рванул поводья. Конь поднялся на дыбы и, кидая с копыт комья глины, пошел по дороге галопом.
В Кузьмодемьянске Сабуров застал большое скопление народа. Смешанная черемисско-чувашская деревенька Чик-ма уже превращалась в настоящий город. Тут хлопотали князья-воеводы Туренин и Замыцкий. Солнцев-Засекин только что был переведен воеводой в Алатырь. Сначала здесь построили небольшой острожек и воеводскую избу, потом пригнали из Свияжска, Чебоксар и Кокшайска русских поселенцев, коих разместили в двух слободах — Загородной и Ямской.
Сейчас острог усиливали дубовыми стенами, копали ров и насыпали вал. Недалеко от острога каменщики клали фундамент, возводили храм. Вокруг воеводской избы местные помещики строили, каждый для себя, хоромы на случай сидения в осаде.
Сабурова князья встретили просто, грехами они еще не обзавелись, скрывать им от боярина было пока нечего. Однако, чтобы оказать уважение казанскому воеводе (как-никак едет он от них в Москву), устроили в воскресный день охоту. Дичи кругом в лесах было хоть отбавляй, и воеводы до вечера тешились звериной ловитвой.
Досада Сабурова была велика. Беглый кузнец в Кузьмодемьянске не появился. Сколько ни ждал Данила — нет кузнеца. Стало быть, ударить теперь Буйносова нечем. То и гляди он тебя хлестанет. И еще больше расстроился боярин, когда узнал, что за поимку бунтовщика обещана хорошая награда.
Илья вывел Андрейку за Свияжск, в прибрежный лес, нашел глубокий овраг, на дне которого был густой кустарник, сказал:
— Ложись. До ночи переждем...
— Бежать бы надо, дядя Илья. Ведь найдут!