Царев город

Крупняков Аркадий Степанович

Мирно и спокойно стал жить народ междуречья. Если из царства Турни и появлялись отряды бесов и кереметей, Кокша брал в руки меч и загонял их снова в болото. Сам Турни держал слово, а скорее всего, боялся показываться среди людей. И так продолжалось сто лет. У Кокши было много детей, а те в свою очередь рожали своих детей. Юкчи умерла раньше мужа, она ведь была простой женщиной. Онар больше не женился, он нянчил внуков и правнуков, а *самой любимой его правнучкой была Кайна.

И вот настало время усталости. Онар решил уйти на покой. Народ насыпал огромный курган, и Кокша лег на вековой отдых. Заветное слово он, по обычаю прадедов, оставил Кайне. Но, зная ошибки других

онаров, он велел людям междуречья приставлять к девушке, владеющей словом, защитника, который должен быть всегда около нее. Старейшины поручили это дело самому смелому и самому умному охотнику селения молодому Янтемиру. Его прочили в женихи Кайне. Но пока ей было всего пятнадцать лет. Люди проводили онара на вековой покой без слез и стонов. Он сказал им, что онары не умирают, плакать о них не надо, а если случится беда, то стоит только послать к кургану Кайну, й онар поднимется, разгонит вражью орду и снова ляжет на покой.

И еще несколько лет люди жили спокойно.

VI

Это в сказке люди жили спокойно. А в жизни снова, как и в прошлые годы, началось беспокойство. Снова в Топкаев илем приехал Ярандай. Он только что побывал в Казани, а там большие перемены. Снова казанские мурзы заговорили про ханство. Пришлось Топкаю собирать сынов, старейшин. На это ушла целая неделя. Наконец, совет собрался, запалили костер мудрости в караульном кудо расселись на плахи Ярандай, Топкай, Ургаш, Актуган, старейшины. Первое слово дали гостю:

Ярандай. Кто из вас, уважаемые, помнит мурзу Ку чака?

Акту г а н. Про мурзу Ъ не могу, сказать, а плетку его помнят все. У меня до сих пор рубец на плече.

Ярандай. От властителя и стерпеть можно. Кучак был суровый, но справедливый.

Актуган. С тобой, может, справедливым был...

Ярандай. Не о том речь. Ныне мурза вызывал меня в Казань и сказывал, что на Москву поднимаются турский солтан, крымский хан и ногайцы. Хотят .они у русского

царя отнять Астрахань, Казань и наши земли. В помощь нам идут в несметном числе ногайцы, и первые отряды мурзы Аталыка уже на нашей земле, в моем илеме. И сказано нам, черемисам, подниматься на русских и воевать их по Волге от Кокшайска до Нижнего Новгорода по первому снегу. Стало быть, времени у нас мало, и все черемисское междуречье должно подняться *в эту неделю. Снег вот-вот выпадет. Твой род, Топкай, в междуречье самый сильный, ты выступишь первым и пойдешь по илемам в сторону Васильсурска, поднимая за собой всех людей.

Топкай. Зимой самая охота начинается. Если мы начнем воевать—будем без добычи. Чем ясак платить тогда?

Ярандай. По твоему судить — воевать некогда. Весной сев, летом сенокос, осенью урожай убирать. Ногайцы могут и без вас русских с Волги вышвырнуть. Тогда будешь ли ты хозяином своих земель? Об этом помните, уважаемые.

У рга ш. Не зря говорят: сонной собаке — дохлый заяц. А если мы Васильгород возьмем — добычи больше, чем на охоте будет.

Актуган. Ты-то сам, Ярандай, пойдешь ли? Помнишь, пять лет назад нас на русских погнал, а сам сидел в Торъя-ле. Сколько мужчин потеряли мы тогда ни за что, ни про что.

Ярандай. Мои люди уже поднялись и вышли на реку Илеть. Теперь очередь Кокшаги наступила. Силой вас никто не погонит. Но если русских выгоним, я тебе, Актуган. всему вашему роду не позавидую. Ногайцы и казанцы сметут вас как русских пособников. Вот мое последнее слово.

Долго судили-рядили, но пришли к одному: надо выступать в зимний поход.

Первый снег упал на землю через три дня после совета. А спустя неделю первые сотни лучников выступили на заснеженные тропы, чтобы собраться в устье реки Ветлуги.

VII

При покойном государе в военные походы ходили строго. Разрядный приказ давал роспись, кто кому подчинен, кто над кем стоит, и редко какой воевода спорил — боялись.

Ныне, когда молодой царь приговорил послать полки в зимний поход на усмирение казанской черемисы, росписи составили наспех и- кое-как. Было велено воеводам собраться в Нижнем Новгороде к сроку в Дмитриев день, а

потом уж «над казанцами, которые заворовалися, промышлять». И невиданное доселе дело — к сроку в Нижний явились не все воеводы. По росписи воевода Андрей Куракин, который стоял со своим полком в Суздале, должен был прибыть к князю Ивану Ноготкову во Владимир, а потом уж им обоим надлежало идти к Ивану Воротынскому на Волгу.

Андрей Куракин, получив роспись, возмутился донельзя: «Как, ему, князю Куракину, предки которого служили издревле великим князьям, прямо подчиняться какому-то Ноготкову?» И полк свой во Владимир не повел. Князь Иван Ноготков был хоть и молод, но честолюбив и задирист. «С чего бы мне идти в Нижний и стоять ниже Воротынского, ежели мой полк строил чуть ли не все царские крепости на Волге, а воины Воротынского все эти годы околачивались в осаде, а сам князь ожирел до того, что в седло ныне сесть не может?». И тоже на съезд к Воротынскому не поехал.

По вестям было видно — богатые казанцы подняли черемис и грозят Свияжску, Кокшайску и Васильсурску, а им встречь выступать нельзя. Мало того, что два полка к месту сбора не явились, меж иными воеводами полное несогласие. Князь Михайло Ноздреватый да воевода Мер-кур Щербатый стали бесчестить Ивана да Ефима Бутурлиных своим несогласием стать им в подчинение. Андрей Измайлов написал царю челобитную и, ожидая ответа, в поход не торопился. В челобитной было сказано, что Измайловы испокон веков служат великим князьям московским, а князья Елецкие служили князьям рязанским, И подчиняться Измайлову воеводе Елецкому позорно.

Челобитную Измайлова переслали из Разрядного приказа Борису Годунову вместе с грамотой большого воеводы Воротынского. Князь Иван Михайлович писал, что выступить супротив бунтовщиков не может, воеводы его не слушают, и просил строгого царского указа.

Царь Федор Иванович выслушал Годунова спокойно, сказал тихо:

— Ну, напиши им иной указ — подмахну. Ведь Измайлов прав, их род, всем ведомо, знатнее Елецких. Да и Щербатые выше Бутурлиных, я об этом знаю.

— Негоже так, государь. Если ты свои указы будешь менять яко рукавицы, какая им будет цена?! Сам видишь, что получается. Вороги на наши крепости навалились, а воеводы все еще о местах грызутся. Так нам и Волгу потерять недолго! Им потачки давать нельзя, государь. Твой указ нерушим — пусть знают. Инако они в каждом походе будут свариться и воевать буде недосуг им. Посмотри-ко что делается: давно ли Ивашка Ноготков в детях боярских ходил, князишко и впрямь ноготка не более, а туда же! И кому подчиниться не хочет? Воротынскому! Даже на съезд не явился.

— Как это не явился?

— Так, я же тебе читал. И Ондрюшко Куракин в Нижнем не съехался.

До Федора только сейчас дошло, что его царского слова князья-воеводы всерьез не приняли и делают не то, что он им велит, а то, что им вздумается.

— Ах они, своеобычники, ах они, охальники! — Федор вскочил с кресла. Заметался по палате. — Батюшки покой ного боялись, а я, стало быть, им не царь! Они забыли, кто я! Они меня еще узнают! Я им покажу, покажу! — царь подбежал к столу, схватил перо. — Где бумага, где чернило?