Царев город
Шрифт:
Гремят хоры, возносятся к куполу храма славопения, и воздевает патриарх на голову Федора шапку Мономаха,
два архиепископа кладут на плечи молодого царя тяжелые бармы, вручают в правую руку скипетр, а в левую — державу.
У Федора кружится голова, в уши врываются громкие возгласы «многая лета царю Федору Иоанновичу, многая лета!», от тяжести шапки Мономаха болит шея, пудовые, осыпанные каменьями и жемчугом бармы ломят плечи. Торжественное молебствие идет бесконечно долго, руки с' скипетром и державой на весу немеют, болят ноги. Чувствует молодой царь, что вот-вот упадет, выронит из рук державу, и не быть ему царем. Он вскидывает взгляд на Бориса, протягивает ему державу, шепчет: «На-ко, шурин, помоги малость, тяжко мне». Качнулся скипетр,
• за процессией не пошел. Он перекрестился, глядя на иконостас, подумал: «Это хорошо — царь слаб и ничтожен. Боярин Никита стар, то и гляди помрет, Мстиславский горяч и честен, его можно легко отодвинуть в сторону. Шуйского пошлем воевать... Ах, если б не Борис, всю власть в свои руки я взять мог бы».
При раздевании во дворце царь немного отдышался, воспрянул духом. Вспомнил слова Мстиславского: «Ты теперь самодержец Российский», но не обрадовался этому, а испугался. «Самому всю Россию держать придется. Мне ли, если я скипетр не удержал? Только на одного Бориса надежда. Надо бы его чином повысить, долго ли ему царские подштанники подавать». Борис будто прочитал мысли царя, сказал:
— Прости меня, великий государь, и позволь мне на пиру не быть.
— Пошто так?
— Сегодня пир, завтра похмелье, а у меня дел невпроворот. Иные заботы совсем неотложны. Стало ведомо — на окраины наши снова рать крымская идет. А столицу наводнили воры и разбойники, пожары тушить не успеваем. То и гляди мятеж вспыхнет.
•— А чего князь Иван Туренин смотрит? Ему спокойствие города охранять поручено.
— Князь больше мед-пиво пьет, заменять его надобно.
— И замени.
— Всюду мне не успеть. Чин мой хоть и почетен, но
хлопотен. Я, как постельничий, все время около тебя повинен быть. То одеваю, то раздеваю, то в постель укладываю.
— Я уж думал об этом, шурин. Напишу указ — я жалую тебя чином конюшего. А на пир приходи. Не придешь— люди бог знает что подумают.
— Спасибо, государь.
На пиру Федор был недолго. Сославшись на усталость, он ушел. Борис раздел его, уложил в постель. Царь отослал его на пир, велел быть около Ирины, чтобы было ей не скучно, и чтобы люди не сказали, что царицу оставили на пиру одну. Как только Годунов ушел, царь покинул постель, оделся и вышел из дворца. Пересек площадь, остановился у колокольни Ивана Великого. Сторож преградил ему дорогу, но, узнав царя, скинул с двери замок, распахнул створку.
Федор долго взбирался по крутым скрипучим лестницам, несколько раз отдыхал, присев на ступеньки. Он понимал, что творит сейчас что-то очень недостойное его сана, но ничего поделать с собой не мог. Его неудержимо тянуло наверх, к колоколам.
В широких окнах колокольни шумел ветер, в небе светила яркая летняя луна. Царь глянул в окно, и у него зашлось сердце. Перед ним лежала освещенная луной Москва. Блестели серебром реки, справа горбились Воробьевы горы, а дальше, насколько охватывал глаз, темнели беско-конечные леса и поля. «Господи,— подумал Федор,— сколь необъятна земля наша, все это мое, за все я ответствовать должен, всем управлять. Боже! Дай мне сил, разума, крепости!» И только сейчас, в этот миг, он почувствовал себя по-настоящему царем. Порыв ветерка качнул язычок маленького колокола, он слегка зазвенел. Федор продел пальцы в связку веревок, хотел дернуть, ударить в колокольцы, но удержался. «Достойно ли царю, как простому звонарю... не дай бог, узнают люди!» Потом пришла другая мысль: «Пусть узнают! Царь я или не царь!» И рванул бечевки на себя. Серебристо зателенькали колокольчики, рассыпая свой благовест над ночной летней землей. Потом тенькнула троица средних колоколов, грянул густым дрожащим голосом большой колокол. И пошло, и пошло!
Ворвались в люк колокольни люди, остановились, пораженные, что-то закричали. Царь не услышал их, да, наверное, и не увидел .Он склонил голову на плечо, блаженно улыбался, правой рукой дергал за язычки малые колокола, левой средние. Топал ногой по доске, прилаженной к бечеве большого колокола. Люди, пятясь, один за другим исчезли в люке. Над Москвой плыл благовест, и мало кто знал, что появился у людей царь-звонарь и пойдут теперь в державе перемены.
III
Годунов сказал царю правду —в середине лета Ислак? Гирей-хан послал на южную границу Руси двухтысячное войско, и воевода Крюк-Колычев в стычках погубил поло»-вину своей рати. Крымские разбойники были отброшены, но, не дай бог, если набегут снова, чем их тогда отбивать? «Пусть Богдашка над этим голову поломает, — подумал Годунов. — Спесь с него тогда и осыплется». Мысль была не пустяшной — Богдан Вельский встал над боярской думой главой и начал покусывать Годунова. И только общая вина перед убитым государем не давала ему вышвырнуть Бориса из думы, отвести его от царя. Надобно было Вельскому перья поощипать.
— Южные окраины нам особливо надо беречь, — сказал на думе Вельский. — Ия думаю, стоит послать Крюк-Колычеву четыре тысячи ратников.
— Четыре тысячи! — Годунов поднял руки над головой. — А где их взять, если мы полки чуть не по пальцам считаем?
— В Смоленске у князя Голицина три тыщи ратников задарма хлеб жрут, в Чернигове у Ивана князя Долгорукого столько же, и в Луках Великих у князя Гачарина затишье — их всех ополовинить, вот и четыре тысячи.
— Ой, мудр ты, Богдан Васильевич, ой, мудр. А про шестьдесят тыщ жолнеров Батория, что нависли над нашими западными границами, ты забыл? А може, и не знал совсем, что Стефанко войну на нас готовит? Крымские воры наскочат, пограбят да убегут восвояси, а Баторий берет города навечно, накрепко.
— Нет, города сии оголять немыслимо,—шумели бояре.
— Может, из Олатыря, Нижнего Новгорода али иэ Орзамаса? — неуверенно предложил глава думы.
— Бунтовых инородцев куда девать? Еще покойный государь повелел за Волгой строить три крепости: кокшай-скую, яранскую да санчурскую. Туда десять тысяч посылать надо, а не брать. С северских уделов тоже ни одного ратника не возмешь, там свейский король Юхан на нас ножи точит.
— Что же делать?
И бояре, и Вельский разводили руками.
— Отдайте южные рубежи на мое попеченье, — предложил Годунов.
— Что ж, ты их грудью своей заслонишь? — ехидно спросил Вельский.
— У меня, Богдан Васильич, окромя груди еще и ум есть. И об этом бояры знают. Я надеюсь не только рубежи сберечь, а в Бахчисарае нашего доброхота на трон поставить. Если мне, конешно, бояры поверят.
Дума решила Годунову поверить. Многие бояре знали, что. от нашего посла из Крыма был у Бориса гонец Ми-шурин.
От него узнал Годунов, что началась в Крыму междоусобица и что Гиреи режут друг друга. Ислам-Гирей убил своего старшего брата Магмет-Гирея и занял его трон. Сыновья Магмета, Мурат и Саадет, возвратились из набега, Ислама из Бахчисарая прогнали, казну его ограбили, начали трон делить. Ислам тем временем пожаловался турецкому султану. Тот сразу к берегам Крыма — эскадру с войском. Пришлось Мурату и Саадету бежать к ногайцам.
Борис выслушал Мишурина и сказал:
— Как ты думаешь, уживутся братья на Каспии?
— Ни в коем разе. Да и ногаи им долго быть там' не дадут.
— По-твоему, какой из братьев умнее?
— Конешно, Мурат.
— Тогда беги в ногайские степи, найди Мурата и скажи, что русский царь его жалует и ждет в гости.
Через месяц стало известно: в Москву* едет Мурат-
Гирей.
...Мурат-Гирея решили принимать в Теремном дворце, в Престольной палате. Ее только что заново расписали ярославские мастера: на бордовом фоне передней стены, над тронным креслом, изобразили двуглавого орла с державой и скипетром в лапах.