Царев город
Шрифт:
— Ты словесами, государь, прикажи, словесами. Я все как есть исполню.
— Немедля зови Ивашку Ноготкова в Москву, а полк его отдай кому иному. И сразу, как сюда прибудет,— в тюрьму его! В застенок!
— Будет исполнено, государь.
— Андрюшку Куракина тоже!
— Хватит одного, государь, другим для острастки. А Куракину после промысла над казанцами дать суд. Если ты повелишь?
— Велю!
Б НЙНШН ШРОНВ
I
Ступая неслышно, как рысь, подкрадывалась к людям зима. Уснули скованные льдами реки, зарылись в глубокие сугробы. Снега падали легки и пушисты, заваливая
Илья шел к своей дели не торопясь. Безлюдные ранее леса теперь полнились беглым людом. То там, то здесь Илья встречал ватажки бродяг. Был он не раз узнан прежними товарищами по бунту, они звали его к себе, предлагали встать на атаманство, чтобы снова жечь усадьбы помещиков, грозить царю и боярам. Убеждали, говорили, что деваться им теперь все одно некуда, возврата к родным местам нет. Теперь, мол, нам осталось либо в стремя ногой, либо в петлю головой.
Илья отнекивался, ссылался на старость, на то, что ищет дочь. А самому хотелось покоя, тихой, безмятежной жизни. Руки просили работы. И такая жизнь ему мыслилась только в одном месте — в глухом далеком илеме, у Топкая. Он верил, что Андрейка вызволит Настю, приведет ее на берега Кокшаги, там их можно поженить и зажить спокойно, по-семейному.
К первым ваморозкам он достиг реки Кундыш, потом перебрался в Чкаруэм. Там ему сказали, что Топкай жив-здоров, кузня его цела, изба тоже не занята. Малость отдохнув, по первому снегу он направился в Топкаев илем Добрался до Кокшаги ночью, подошел к своей избе и уди вился — в оконце пробивался желтоватый свет, а из трубы вился дымок.
Тихо отворив дверь, он вошел в избу. Свет на окна шел из печки. Перед освещенным челом сидел на низком стульчике Вечный Кочай и подбрасывал в печь березовые поленья. Это обрадовало Илью. Старого сказителя он любил, пожалуй, больше всех в этой округе, в свое время этот мудрый старик йомог ему устроиться тут на жизнь, это он привел его и Настю к Топкаю в илем и убедил принять его, как кузнеца.
— Кто пришел? — тихо спросил Кочай, вглядываясь в темноту.
— Илейка-кузнец пришел,—так же тихо ответил Илья. — Здравствуй, дедушка.
Кочай бросился к двери, обнял кузнеца, заплакал:
— Пришел все-таки. А мы думали, нет тебя в живых. — Он помог Илье раздеться, посадил к печке, дрожащими руками зажег лучину, вынул из печи чугунок с похлебкой.
— А дочка где?
— Здесь ее ждать буду. Должна и она появиться. Ме-ня-то не ждал небось?
— Как не ждал! Не только я — все ждали. Коришка особенно. В прошлую зиму Митька Суслопаров приходил, про тебя спрашивал. Говорил, пришла в Хлынов бумага, велели тебя искать.
— Вон оно как!
;— Но ты не бойся. Топкай сказал — мы тебя не выда-дим. Теперь про ту бумагу забыли. Живи спокойно. В кузнице думаешь работать?
— Если позволят.
— Как не позволят? Коришка в Казань ездил два раза. Шкурки на железо менял, привозил да прятал. Косы, серпы ковать надо, подковы делать. Без кузнеца совсем плохо.
— Добро, Кочай. Я рад, что тебя увидел. Места ваши теперь мне все равно, что родные...
Ешка и Палага ехали безбедно, не спеша. Дороги накатаны, сани новые, лошаденка резвая. Кормили ее тайно по ночам у чужих стогов с сеном, сами ночевали у мужиков, питались христовым именем. На заставах показывали грамоту, и сторожа, увидев царскую печать, махали руками, мол, проезжайте ради бога.
Сперва ехали малыми дорогами до Владимира, а потом свернули на Муром. Муромская дорога—словно река мощная, полноводная. Подхватила она наших путников, понесла. Рядом пешие, конные, возки, караваны, обозы. И в одну и в другую сторону. Из Москвы полки с пушками, воеводы с саблями; в Москву — кожа, лен, меха, рыба. За санями шагают бородатые мужики в кафтанах, армяках, тулупах, на возах — купец с бременем яко у роженицы.
Из стольного града на гладких лошадях да в закожен-ных возках скачут сборщики налогов, монахи, бояре. Встречь им обозы с зерном, где лошаденки хилые, мосластые.
Из белокаменной, вальяжно развалясь в колымаге, едет боярин с боярыней. Может, в свою вотчину, а может, на богомолье .С криком «пади!» скачет верховой скороход, он везет срочно осургученную бумагу, а ему навстречу—искалеченные ратники, поломанные пушки, оборванные просячие Христа ради, юродивые, а то и просто странники. И виляет Ешкина подвода по дороге, как лодчонка по бурной реке-День за днем, сутки за сутками-
Иногда Палага торопит Ешку, но тот невозмутим:
— Спешить некуда* Волгу переедем по льду — зима долга. Кокшага тоже по ледку нас поднимет. К весне, глядишь, будем на месте.
— А туземные люди нас не побьют?
— У кокшайского воеводы стрельцов попросим в случае чего.
Ешка все рассчитал правильно. Волгу переехали благополучно и в один из дней очутились у ворот кокшайской крепости. Крепостишка была ветха, ворота расхлябенены настежь, башенки покосились. Сторож у ворот спал запахнувшись в тулуп. Ешка не стал его будить и проехал к воеводской избе. Воевода Василий Буйносов в этот раз мучился похмельем. Он долго читал царскую грамоту, потом выпил миску капустного рассола, сказал:
— Стрельцов я те дам, раз царь-батюшка приказывает, только в снегах лесных вы утонете. По Большой Кок-
шаге санный путь проторен, там купцы в Хлынов ездят, а по Малой Кокшаге пути нет.
— Мы проторим.
— А может, до весны переждешь?
— Что ты, княже! Река, вскрывшись, нас и на шаг не пустит. Я тут бывал, знаю.
— Ну, смотри.
Отдохнув четыре дня, Ешка тронулся по Кокшаге. Впереди шли четверо верховых стрельцов, они, поочередно меняя передовых всадников, пробивали езду- За ними шли сани, в них восседала Палага- Ешке тоже воевода дал коня под седлом. Путь был трудный, но благополучный. Шесть суток шли спокойно, никого не встретив. Попадались по пути охотничьи следы, но живого человека не встречалось. Берега у реки были всюду болотистые, низкие, сплошь заросшие лесом. Места для крепости не находились.
Наконец, на шестые сутки стрельцы выскочили на открытый берег. Здесь река, словно волчица с волчатами, петляла по лесу со своими протоками, заливами и старицами. На одном повороте левый берег был высок, там, на холме, виднелись жилища людей, над ними вились дымки.
Ешка остановился, долго разглядывал берег, сказал:
— Ну, кажись, приехали. Вам, служивые, спасибо за проводы, теперь езжайте домой. Мы уж тут как-нибудь одни.
— 'Там черемисы, — сказал старший стрелец. — Они злолюты. Застрелят, однако.