Царев город
Шрифт:
Ирина подошла к царю, обняла его, а он, как капризный ребенок, воскликнул:
— А что он тебе на ухо шепчет, словно девке какой!
Убери его, Борис!
— Федя, родной мой! Ты же сам просил его медведя для забавы поймать. Вот он мне и шепнул, что зверина готова.
— Отчего тайно, на ушко?
— Чтобы Борис не слышал. Знаешь, он такие забавы зело не любит.
А Годунов сурово добавил:
— Спирьку уберу сегодня же. Обнаглел совсем. Да и дядю его пора долой.
Конечно же, никто в это утро, как и в последующие дни, об указе для Ноготкова не вспомнил.
I
Пока
— Ты знаешь, премудрый мурза, наши люди всю жизнь войной живут, а мы больше года на подножном корму топчемся. Воины твои сюда за добычей пришли, а им скоро покрышки от седел жевать придется. Уйдут они от нас. У Демерджи тоже ватажники бунтуют. Мы не посылаем их никуда, грабить не отпускаем, они уж желуди начали жрать. Уж разбегаются понемногу, и атаману их не удержать.
— Я бы давно войну начал, но я знака от хана жду. Мы в один раз начать должны. Он из Крыма, я из лесов. Да и черемисы еще не собраны.
— Тамга властителей Гиреев, да сохранит ее аллах вечно, переходит от одного хана к другому иногда трижды в год. Мы сидим, знака ждем, а хана того, может быть, уже нету. На троне другой сидит...
— Один я этот край не удержу, Аббас! Русских я смогу выгнать, но если царь пошлет сорок тысяч, меня тут раздавят/
— Верно, могучий. Но зачем бо'лыиую войну, начинать? Вот стало тебе известно — русские заложили крепость. Им ведь надо помешать стены возводить. Давай малый байрам им устроим, крепость за одну ночь захватим, удерживать ее не будем. Все там спалим, разломаем, обозы пограбим, может, пушки отнимем и на рассвете — айда!
— Ты уж один раз так «айда!» кричал? Еще три раза нам с тобой крикнуть осталось. Войска у нас мало, храбрый мой Аббас.
— Дай мне русскую ватагу, дай четыре сотни джигитов, и я разрушу недостроенные стены, привезу русский обоз и пушки.
— Говори, что надумал?
— Я ватажников вперед пущу. Через реку, прямо на стены.
— Лед молодой еще, не выдержит. Утопят их русские всех до одного.
— Не жалко, пусть топят. Они долго в воде барахтаться будут, пока их со стен русские добьют. Я две сотни в обход слева пошлю, две сотни справа сам поведу. Русские, я знаю, в темноте воевать не умеют, они пока глаза протирать будут, я уж свое дело сделаю.
— Ладно. Бери Демерджи, бери четыре сотни. Но если снова на засаду нарвешься — живым не возвращайся.
— Засады не будет. Никто кроме нас двоих об этом не знает.
— Ватажникам можно и не говорить, но Ярандаю сказать придется.
— Зачем?
’— Твоя задумка большой изъян имеет. Демерджи не дурак. Он знает, что лед еще слабый. Он на лед не пойдет, да еще ночью. Он назад убежит, в лесу рассеется. Но если мы Ярандая сзади пошлем, да с ним сот пять охотников со стрелою, тут Демерджи поймет — надо лезть в воду.
— Ярандаю верить можно?
— Он не меньше тебя русских пограбить хочет. Жаден, как волк. Когда думаешь начинать?
— В следующую субботу — на воскресение. Русские в этот день в бане моются, чарку пьют, спят крепко.
— В субботу, так в субботу.
Ярандай раньше сладким речам мурзы верил, сваей мечте тоже верил. Думал, приведет мурза четыре тысячи, поднимутся все черемисы, хан со стороны Волги ударит— не устоять царю. Тогда не только земли Оно Морко, но все междуречье его будет, мурзой станет Ярандай, Аталык — ханом Казани, а то и Крыма, будет. Ах, какие были мечты. Сладкие мечты.
Теперь лоб у Ярандая поостыл. Одну тысячу Аталык погубил, и, казалось, жалеет об этой потере больше Ярандай, чем мурза. Сейчас у Аталыка тут пятьсот ропчущих конников всего, тысячи, которые на Каме и на Волге, он не зовет, от хана вестей давно нет. А русские на Чыкме город строят, на Топкаевом месте город строят, в Казани полки держат, в Нижнем городе рати стоят, во Свияжске войск полно. Так, пожалуй, просчитаться можно. Мурза, как весенний снег, вскочит в седло — и нет ногайцев. Вот тогда Топкай на него аркан наденет и к русскому князю приведет. А у того разговор короткий.
День думает Ярандай, ночь думает, а наутро приходит к нему Аббас и говорит:
— Три сотни охотников поднять сможешь?
— Зачем?
— Русскую ватагу надо испытать. Чтобы в бою не подвели.
— Как?
— Пошлю ее на стены крепости через реку. Ты с охотниками сзади толкать их будешь. Если побегут — стрелу в спину.
— Ну а если не побегут? Если на стены пойдут? Что мне делать?
— Мало-мало русских пограбите и домой с добычей вернетесь.
— Но у русских пушки, пищали. Они перестреляют нас, как в прошлый раз.
— В прошлый раз вас никто не стрелял. А ты так совсем в кудо спал. Пора, друг мой Ярандай, языком воевать кончать. Ватажники на словах грабить рвутся, твои черемисы только кричать пока умеют, ты тоже ждешь, когда тебе Аббас пленных приведет, зерна притащит. Вот теперь мурза хочет узнать, как русские бродяги воевать умеют, как Ярандай за свою землю заступится. А про пушки ты не думай. Русские в темноте воевать не умеют. Пока они пушки свои наведут, ты должен, пограбив обоз, успеть убежать.
— Да, — согласился Ярандай.—Когда-то начинать надо.
— День тебе мурза укажет. Людей готовь.
— А ты с нами пойдешь, храбрейший?
— Нет. Мы с мурзой от хана вестей ждем.
III
Илейка понял, теперь они никакие не ватажники, те-. перь они пленники. Своих пятьсот конников мурза привел к болоту, расставил сотни вокруг, коней, что вначале дали, отнял, людей из лагеря выпускает по 3—4 человека, чтобы желудей набрать. Люди от голода пухнуть начали, и стали ватажники наседать на атамана. Дениска, даже Андрейка— и тот с ним заодно, предлагают подняться всем-в един миг, вырваться в лес, а там за дубины, за топоры. Лучше от сабли ногайской загинуть, чем от голода подыхать. Стал атаман искать выход и, наверно, послушался бы Дениса и Андрея, но в одну из ночей появился у него в землянке Ярандай. Он стряхнул с кафтана грязные листья, отдышался, сказал: