Царевна для Ворона
Шрифт:
Мужеложец. Хаял верен Ворону, потому что влюблен в него до беспамятства!
— Никто не узнает, как умерла паршивая соплячка, возомнившая себя ровней моему господину! — шипел он. — Никто! Ты — груда будущих костей и тухлого мяса!
Небольшое оконце закрылось непроницаемой ширмой, прекращая наш разговор. Мне не оставалось более ничего, кроме как развернуться на деревянных ногах и посмотреть в пропасть перед собой, ощутив порыв ледяного ветра, ударившего в лицо.
Теперь понятно, почему так высоко.
Из этой
Глава 19
Ворон
— Она ушла?
— Да, господин. Поспешно, даже не забрала свои вещи. Я распорядился, чтобы их выбросили.
— Как посмел?!
Цепко ухватив Хаяла за подкрашенные сединой волосы, рывком уложил пустую голову на край стола, болезненно прижимая ее до звучного хруста в шее.
— Но… господин! Она ушла! Ее вещи — мусор! — блеял слуга, жалобно морща лицо.
Проклятый мужеложец! Даже слепая любовь этого болвана не оправдывала глупого, опрометчивого поступка, который взбесил меня, поднимая в груди рвущуюся на волю злобу.
— Немедленно все верни и принеси сюда.
— Да, господин, — скатившись на пол, Хаял потряс головой и ползком направился к дверям выполнять мой приказ.
Ушла.
Как ни ужасно, но легче не стало. Боль только сильнее скрутила кости, сдавливая их словно дикая лиана, до треска. До жуткого костяного хруста.
Сбежала. Только отпустил — расправила крылья и улетела, чертова лебедь.
Будто я надеялся на другое… Будто глупая вера не жгла мясо, испепеляя и оставляя запеченные раны.
Чертова Тарн!!!
Бешено стуча кулаками по столу, глушил свой рык за звоном письменных принадлежностей, подскакивающих и жалобно трещащих от неожиданности. Только когда выступила первая кровь на и без того сбитых костяшках, смог взять себя в руки и остановиться.
Дрянная девчонка, сломавшая мне жизнь. Похитившая сердце столько лет назад и так безжалостно его разбившая.
Нет… Это не она.
Глупое чувство обмана било в ноздри отравой. Не сходилось, ничего не сходилось! Она видела меня впервые! Целовала впервые! Говорила со мной в первый раз!
Это не она!
Но как же тогда я смог запомнить маленькую нежную родинку на правой щеке, как отложились в памяти камнем цвет ее необычных глаз, сравнимых лишь с темнотой морских глубин. Как… Какой-то бред! Обман! Ложь!
А больше всего я не терпел, когда меня обманывают. Что-то нечисто. Что-то не так.
— Господин, вот ее вещи, — вернувшийся слуга опасливо поставил передо мной старенький саквояж, отходя на несколько шагов назад и ожидая следующего приказа, который не заставил себя долго ждать.
— Проваливай.
Одиночество.
Оно съедало ядовитой едкой плесенью каждый раз, когда я запирался в своем кабинете, мучаясь, как загнанный зверь. Но бедный багаж в шаге от моих ног странно его нарушал. Будто девка здесь, смотрит на меня своими оленьими глазами и ждет следующего удара, чтобы мелко нахмурить брови.
Чертовка! Проклятие!
Сам не понял, как оказался на коленях, вытряхивая платья и мелочи из карманов, утыкаясь носом в скромные рубашки, пытаясь ощутить ее аромат. Запах сирени, которым пропахла ее кожа, которым пах я вот уже сутки, не видя ничего перед собой, кроме тонкого силуэта.
Демон… Она сводит меня с ума!
Перерыв все и вытряхнув, обложил себя тканями и мелкими побрякушками вроде пары заколок и одного дешевого браслета из черненого серебра. Беднячка. Это читалось по всему, что лежало передо мной.
Когда-то ее отец был влиятельным человеком и имел достаток. Но свержение его короля, потеря статуса и болезнь сделали из него ничто, поглощая в это ничто всю семью Тарн. Бедностью пропахло все от тряпок до бумажных страниц блокнота, наспех сшитого из обрывков чистой бумаги.
Ровный и витиеватый почерк скользил по страницам, сплетаясь в стихи. Такие же печальные, как глаза напуганной Тарн. Грустные, трепетные и явно тайные. Такое не открывают первому встречному и уж точно не бросают, сбегая на другой край земли.
Как и медное колечко на несколько размеров больше, чем тонкие пальчики лебедя. Явно снято с материнской руки — как дар, как оберег. И этот флакон с цветочной настойкой для аромата, что пах так же ярко, как воспоминания о прошедшей ночи.
Она ушла и оставила свои богатства.
Не верю. Ложь. Не она.
Тарн такая же сердечная, как приступ, и вряд ли бы бросила то, что считала куда дороже сережек и туфель. Но Хаял…
Мог бы догадаться.
— Хаял!
— Да, господин?
Слуга возник из тени, все это время верно выстаивая у дверей свою преданность. Он всегда стоял рядом, выполнял всю самую грязную работу, вывозил продажных девок и усмирял разбушевавшихся любовниц.
Самый верный слуга, который поплатится за содеянное во имя своей любви. Столько лет ходить вокруг моей постели, собирать грязные простыни и ни разу не возлежать на них — его боль, которая была принята в обмен на возможность быть рядом.
— Где она?
— Господин?
— Где Тарн?
— Ушла…
— Не лги мне, Хаял, — голос звучал звериным рыком, пока я поднимался с колен, делая шаг в его сторону. — Не смей мне лгать. Ты лучше всех знаешь, что я делаю со лжецами.
Побледневшая кожа и выступивший бисер на морщинистом лбу сказали мне правду.
Она не ушла. Она где-то здесь. Птичка, что я назвал своей и отпустил, не улетела. Она осталась.
— Где. Тарн?
— Я все скажу, господин, — склоняя голову, Хаял признал поражение, все еще надеясь на милость, которой для него не будет. — Я все расскажу.