Царевна-Лягушка
Шрифт:
– Давай.
8.
Вика улеглась на кровати, повздыхала тихонечко и затихла. Попив немного вина, покурив на балкончике, я сдвинул кресла и, помечтав, заснул. Поспал всласть, проснулся, чтобы добавить, и вижу на себе... кожу лягушачью. Вскочил опрометью, свет включил и тут же остолбенел - на кровати не лягушонка моя лежала, а девушка невиданной красы...
Не знаю, что со мной случилось, после того, как наши глаза впервые встретились. Наверное, что-то очень серьезное, потому что лечь рядом с ней я не сразу решился. Она,
– Не бойся, Ваня, я тоже простая женщина... И жена твоя преданная...
– раздался с кровати волшебной призывности голос, когда я уже решил вернуться в кресло, чтобы все хорошо обдумать вместе с бутылочкой "Малаги".
– Да больно красива ты и, видать, умна, если мысли читаешь...
– сделал я шаг к кровати.
– Я для тебя одного красива, а умна для нас. Да иди ж ко мне!
– протянула руки, груди ее обнажились, разрушив мгновенно стену, нас разделявшую. Я бросился к ней, она впилась мне в губы. Тут же все закружилось, и я попал в особое пространство, в котором были только она, я, радость и наслаждение. Потом она лежала рядом, на окровавленной простыне лежала, и счастливо смотрела в глаза. Я тоже счастливый и глупый, боясь, что все это прекратиться, и она опять скроется в своей лягушачьей шкуре, признался:
– Господи, как я тебя люблю...
На прекрасное ее лицо набежала тень.
– Что такое?
– обеспокоился я.
– Что-нибудь не так?
– К рассвету я должна буду одеться...
– Я найду тебе какое-нибудь платье.
Она грустно улыбнулась:
– Платьев у меня миллион. К рассвету я должна... должна надеть свою шкурку.
– Понятно, - помрачнел я, представив, как выйду с лягушкой к завтраку, как ехидно улыбнется Петр, оторвав глаза от мобильника, как Шемахинская царица поинтересуется, не было ли мне холодно ночью, как Вася, намазывая икру на хлеб с маслом, скажет: - А ты чего икру не ешь? А... Понял...
– Ты не грусти, если бы судьба моя сложилась по-другому, мы бы не встретились...
Сказав, она принялась меня целовать, и мы вновь оказались в раю, но совсем другом, не в том в котором побывали в первый раз, когда узнавали друг друга, а в каком-то уже родном.
Проснулся я на своих креслах. Посмотрел на кровать и чуть не умер - на ней лежала не моя ночная красавица, а лягушка. Мне все приснилось! Пришел в себя кое-как, подошел, спрашиваю:
– Что, все приснилось?
– Что приснилась?
– сладко так потягиваясь, поинтересовалась.
– Ну, спали мы с тобой?
– Конечно, спали.
– Вместе?
– Нет, милый, не вместе. Я здесь, а ты в креслах...
– Знаешь, что мне приснилось?
– Знаю. Тебе снилось, - улыбнулась озорно, - как Петя тебя спрашивал, почему ты икру не ешь...
Присел я весь растерянный на краешек постели и только тут почувствовал дух блинный. Да такой, что слюнки потекли. Бросаюсь на кухоньку, а там, на столе, горка блинов - на всю мою дружину хватило бы. Съел дюжину - ух!
– остальное папане помчал, к жене и не заглянув.
9.
Папаня в пиршественном зале хмурый сидел. Осмотрелся я, вижу - Петр с Васей тоже хмурые, а жены их блины свои недожаренные с платьев и причесок соскребают. Тут до папани дух Викиного творения дошел. Оживился сразу, закричал молодецки:
– Что стоишь, как болван! Тащи сюда лягушачьи блины. Чай не зеленые?
Ну, я понес. Поставил перед ним блюдо, хотел блин еще один съесть, но по рукам получил.
– Хватит тебе, - сказал папаня, блюдо перед собой удобнее располагая.
– И так вся морда в масле.
Съел он, предварительно стопку тщательно обнюхав, штук тридцать - обеими руками в себя запихивал, ну, почти как я, - и оставил четыре. Два из них невесткам передал, чтоб знали, что такое русский блин, как произведение народного искусства, два - Пете с Васей, чтобы тоже знали, что в рожи супружеские кидать, а что отцу бегом нести под стрелецкой охраной. Те с женами вкупе, конечно, недовольными остались и стали отцу говорить, что если состязаться женами, то не в одной дисциплине надо это делать, а в нескольких - это справедливее будет. Отец почесал в затылке, почесал и сказал, что слова правильные, и потому чтобы к завтрему связали ему все невестки по теплому свитеру, да покрасивее, да в русском духе и чтобы в самом парижском Париже можно было в них покрасоваться.
Шемахинская царица тоже недовольной осталась - и кусочка-то не перепало, но баба она умная, и стала вид делать, что от блинов толку нет, сплошное ожирение и целлюлит.
– Фи!
– она сказала, - Какой-то вы царь не изобретательный. Все блины, да свитера придумываете. Время сейчас современное, надо было...
– Не изобретательный, но сытый, - прервал ее папаня.
– А вообще, блин - это краеугольный камень жизни семейной. Если жена такие блины изготавливать умеет, то мужнина любовь ей обеспечена, хоть и судьба лягушачья.
– Если она такие блины печет, так значит и любимая ваша утка с яблоками у нее получается гениально, и все остальное. Припишите ее к кухне шеф-поваром, довольны будете, да и Ванечка вам огромное спасибо скажет.
– Негоже княжеской жене на кухне служить. А когда мне чего особенного захочется, я в гости к Ване пойду. Примешь, Ваня, с женушкой своей?
– Приму, папаня, приму...
– ответил я кисло.
– Куды деваться?
– Завтра же закажу в Москве у Зайцева такое же платье, - как бы себе сказала царица.
– Какое это платье?
– насторожился папаня.
– Лягушачье такое. Зеленое, в обтяжку и с бородавками.
– Фиг закажешь. Я тебя не профинансирую, - сказал царь Всея болот, торфяников и Куличек Московской области. И шлепнул душевно фаворитку по заднице, и так любовно шлепнул, что та осталась премного довольна и очень нежно проворковала, тронув алыми своими губками поросшее волосом ухо папани:
– Жмот ты, царь.
– Что есть, то есть, - важно ответил царь.
– А чтоб ты была довольна, Ванечка попросит свою супружницу не свитер мне связать, а тебе праздничное платье.