Цари и скитальцы
Шрифт:
Протасий Юрьев молча пил. Только однажды его прорвало ни к селу ни к городу. Горсей заметил, что английская Великая Хартия [35] привела к созданию пусть не идеальных, но в чём-то облегчающих народное представительство законов, а вслед за тем, со временем, изменила и сам характер английского народа. Протасий рявкнул:
— Зато нам опричнина проросла в жилы, в кровь и кость! Все мы заклеймены ею, весь народ!
Никита Романович строго на него взглянул, и более Протасий не выступал.
35
...английская
В тот вечер службу отстояли в домашней образной Никиты Романовича. Протасий не пошёл туда, будучи хмелен. Когда вернулись в столовую палату, где он с Горсеем наливался мёдом на сон грядущий, за окнами быстро, пасмурно темнело.
Протасий засобирался уезжать.
— Чего-то нынче сердце щемит, — признался он.
— Меньше медовухи пей, — укорил его Никита Романович.
Протасий с пьяным унынием ухмыльнулся ему в лицо и послал холопа за своим щегольским коротким мантелем. Горсей спохватился, что и ему пора, а то подворье закроют и сторож ляжет спать, стучи тогда.
Ивану не захотелось уходить. Он сказал дяде:
— Я у тебя останусь.
— Тебя же на Арбате хватятся, государь!
— Протасий скажет... Останусь!
Никита Романович вышел проводить гостей к воротам. Иван подумал и тоже пошёл во двор за слугами, нёсшими факелы. Протасий не оглядывался, словно был обижен, а Ивану вдруг захотелось, чтобы он оглянулся.
Во дворе было уже совсем темно, мостки стали мокрыми от мелкого дождя, бока коней и сёдла в свете факела блестели, как слюдяные. И всё сквозь мелкий дождичек казалось хрупким, неустойчивым, опасным, улица за воротами чернела пропастью. На ней, несмотря на поздний час, угадывалось движение людей — наверно, делали обход городовые казаки.
Горсею до Английского подворья было два шага, а Протасию ехать далеко. Отчего-то Иван подумал об этом с беспокойством, хотя кому другому, а уж оружничему царевича и решётки раздвинут, и провожатых выделят уличные стражи.
Так и не оглянувшись на Ивана, Протасий с пьяным молодечеством вскочил в седло и скрылся за воротами. Холоп поспешил следом.
Факел под дождиком отрывисто шипел, словно рассерженный кот. Дядя с племянником стояли в окружении замерзших слуг и отчего-то не спешили уходить. Горсей, наверно, уже добрался до своего подворья. Стихли копыта в той стороне, куда уехал Протасий. Дождь, видно, заладил на ночь...
Иван первым услышал крик. Ему почудилось библейское:
— А-агарь!
Он не испугался, а удивился — кто на Москве посреди ночи поминает возлюбленную служанку Авраама, так легко преданную им ради ревнивой Сарры? Крик повторился, и Иван услышал ясно:
— Государь!
Кричал Протасий Юрьев. Как погибающий.
Племянник с дядей смотрели друг на друга. Улица, где погибал Протасий, тщательно охранялась городовыми казаками. На ней жили «лучшие» люди. Если там грабили кого-то или убивали, то только по разрешению государя.
Ключник неуверенно поплёлся отваливать ворота. Иван молча и слепо смотрел на небо. Что он там видел кроме дождя?
— Не отчиняй, — велел Никита Романович ключнику.
Крик не повторился.
Когда на следующий день Иван прямо от дяди явился в пыточный подвал, его там встретил Богдан Бельский. С обычной своей холуйской наглостью он заявил, что послан в помощь царевичу. Помощник мастера поплёлся за Елисеем. Богдан сказал потише, что Протасий Юрьев взят вчера под стражу «за некоторые изменные слова».
На обеде у отца Иван не спросил о брате-оружничем.
7
С первого сентября Филипку стали обучать грамоте, но он за годы немоты непостижимым образом запомнил буквы и скоро мог читать самостоятельно. Венедикт Борисович с умилением слушал в его исполнении выбранные священником куски из «Откровения Мефодия Потарского» про кота и кошку:
«И пожре их вода всех сущих на земле и поиде вода на горы высокие. И тогда не иде сноха Ноева в ковчег по диаволю научению. Ной же поча звать ю в ковчег, глаголя: поиди, окаяннице, поиди, прелестнице!»
Филипка не понимал, почему мать с отцом на этом месте переглядывались с туманными улыбками. Он с замиранием катил по тексту, зная, какую страшную ошибку сейчас допустит Ной. Впервые на примере праотца Филипка постигал неотвратимость судьбы или необратимость сказанного слова.
«Егда же рече Ной снохе: поиди, диаволе, в ковчег! — она же поида, и диавол с нею внид в ковчег... Тогда же окаянный диавол хотяще потопить весь род, оборотился мышью, нача грызть дно ковчегу; Ной же помолился богу, и прысну лютый зверь, выскочиста из ноздри его кот и котка и скочиста удависта диавола мышью, и не сбыется диаволе злохитрство».
Филипка постигал неотвратимость победы добра над злом.
Его «кот и котка» утешали Венедикта Борисовича. После ареста Василия Ивановича прошло почти два месяца. Страшная казнь Тулупова, как ни странно, успокоила многих: решили, что семейное дело ограничится, так сказать, домашним террором. Царицу Аннушку без шума сослали в монастырь, как и её предшественницу. Опасность не уничтожилась, но отступила от тихого дома Колычевых на Никольской. Если Венедикт Борисович пережил гибель митрополита Филиппа, то, оже бог даст, и ныне его забудет государь. И Дунюшка, и Венедикт Борисович очень хотели, чтобы их забыли.
Теперь, когда заговорил Филипка, они зажили слишком счастливо, чтобы господь решился погубить их. Должен же остаться во всей Москве хоть этот островок благополучия!
Они и говорить старались о семейном, утешно будничном, сулившем небогатые, но устойчивые радости: скоро Ксюшу замуж отдавать, за кого бы? Через три года Филипку в новики верстать, на службу. Как время пролетает. Им с Дунюшкой одно осталось: медленно и светло стареть, радуясь жизни детей, как своей.
Филипку возьмут на службу к наследнику Ивану. Протасий Юрьев обещал место рынды. За Иваном — будущее. Оно представлялось Венедикту Борисовичу тёплым разгаром дня, когда с каждым часом солнце выше, а тени прозрачней и короче. Несмотря на густые тени, на множество злого и горького в жизни страны, она, казалось Венедикту Борисовичу, шла от неразумного к разумному, а значит, к доброму. Прав Даниил Андреевич Друцкий, беспокойная, вечной мечтой-заботой отягощённая душа: Россию надо строить во всенародном согласии...