Царица Аттолии
Шрифт:
Он нашел гильзу, но не мог разыскать небольшой зажим, который фиксировал рукав и удерживал ткань от перемещения. Потом он вспомнил, что уронил его, раздеваясь предыдущим вечером, но не слышал звука падения на плитку пола. Вероятно, зажим упал на шерстяной ковер перед очагом, но понадобится не меньше получаса, чтобы разыскать его в пушистом ворсе.
Вздохнув, он выдвинул ящик стола и порылся в беспорядочной кучке вещей, пока не нашел замену. Он тщательно разгладил складки ткани и закрепил рукав, прежде чем, стиснув зубы, втолкнул руку в обшитый кожей стакан протеза. Крюк
Еще больше его мучили фантомные боли в отрезанной руке. Однажды среди ночи Евгенидис проснулся от рези в правой ладони, которую он поранил, пытаясь бежать из Аттолии. Этим ранам не суждено было зажить. Вор был уверен, что эта боль будет преследовать его до самой смерти. Он не хотел вспоминать о потерянной руке, но иногда ловил себя на том, что потирает левой рукой правую во время очередного приступа боли.
Опять заворчав, он сунул ноги в сапоги, которые заказал, когда обнаружил, что старые за прошедший год стали ему малы, накинул через плечо перевязь с мечом и заставил себя выйти в оружейный двор, где солдаты и ученики разогревали мышцы и проверяли оружие перед началом тренировки. Двери кузницы были распахнуты во двор, и Евгенидис направился туда, чтобы бросить меч на скамью.
Оружейник кивнул.
— Вам понадобится новый, — сказал он. — Этот сбалансирован для правой руки.
Голоса во дворе умолкли.
— У вас найдется подходящий меч? — спросил Евгенидис, стоя спиной к тишине.
Оружейник кивнул и снял один со стойки у стены. Вор взял меч и покачал его в руке; кто-то вошел в кузницу вслед за ним. Евгенидис повернулся и увидел своего отца. Он поздоровался кивком, а отец махнул рукой в сторону тренировочной площадки. Пока они шли рядом, Евгенидис заметил косой взгляд отца.
— Ты думаешь, она не заметила? — наконец спросил отец.
— Не заметила чего? — невинно спросил Евгенидис.
— У нее пропала брошь с рубинами и золотым бисером.
— С гранатами и золотыми шариками.
— Слуга сказал, что это были рубины.
— Гранаты так же отличаются от рубинов, как лжецы от дураков.
— И что же ты предпочитаешь? — в голосе отца звучала ирония.
— Брошь с гранатами была отвратительной дешевкой. Я предупреждал, что не стоит носить ее с тем оранжевым шелковым шарфом. Здесь всегда так тихо? — спросил он.
От звона мечей разве что не закладывало уши. На губах военного министра промелькнула быстрая улыбка.
— Начнем с разминки.
— Как пожелаешь, — неохотно ответил Евгенидис.
— Вот именно, — сказал отец.
Много позже, весь в поту, Евгенидис выругался громко и от души. Боль в мышцах от верховой езды сменилась новой более острой болью в плечах.
— Я и забыл, как сильно ненавидел фехтование, — сказал он.
Отец отвел:
— Не стоило так сильно перегружать себя в первый день, тогда ты чувствовал бы себя лучше.
Евгенидис поднял глаза к небу, где солнце уже повисло над самой высокой башней дворца.
— Уже поздно, — удивленно заметил он. Двор опустел, даже оружейник потушил свой огонь и исчез. — Неудивительно, что я так хочу есть.
Военный министр покачал головой. Он лучше всех знал, что его младший сын, несмотря на все его жалобы, имел терпение и способность к концентрации достаточные, чтобы стать выдающимся фехтовальщиком. Именно эти качества отметил в нем дед Евгендиса. Военный министр снова пожалел, что его сын не захотел стать солдатом; пришлось напомнить себе, что руку он с таким же успехом мог потерять и на военной службе. Ни одна профессия не гарантировала безопасности.
Царица проводила заседание Совета в Географическом зале, и Евгенидис направился туда. Его встретили удивленные взгляды министров, большинство из которых не были посвящены в обман с затворничеством Вора Эддиса. Когда уже стало невозможно делать вид, что он отошел от службы, царица попросила его присутствовать на Совете лично, чтобы слушать обсуждение дел самому, а не в ее пересказе. Однако, его должностные обязанности были довольно туманны. Он не был министром и не сел за стол. Он устроился в кресле у стены.
Слегка наклонившись вперед и глядя в просвет между фигурами двух министров, Эддис могла наблюдать за ним. В середине заседания он откинулся к стене с нарисованной на ней картой и закрыл глаза.
Карта изображала Сунис с прибрежными островами. На других стенах были представлены Эддис, Аттолия, а также другие более отдаленные страны. Чем дальше страна находилась от Эддиса, тем менее точна была карта. Нарисованные больше ста лет назад, они были скорее красивыми, чем полезными. Более информативные карты, тщательно нарисованные на больших листах пергамета, были разложены на столах по всей комнате.
Царица потерла виски и подвела отчет:
— Мы не будем передавать пушки в Сунис. Он уже знает о халдее и понял, что не Аттолия уничтожила его флот. Его солдаты уже попытались перехватить последнюю поставку зерна почти у самого перевала. Они не смогли развернуть фургоны, поэтому высыпали все продукты в реку. Я сожалею, что мы не успели доставить эти запасы в горы, но у нас есть предыдущие караваны, и мы оставим пушки у себя.
Она побарабанила пальцами по подлокотнику кресла и продолжала дальше:
— Сунис собирается опустошить казну ради покупки кораблей. Я не знаю, чем он вооружит их без наших пушек, разве что найдет союзника, который обеспечит его корабли огневой мощью. Будем надеяться, что таковой не найдется. Аттолия торопится использовать свое превосходство на море. Я уверена, до вас дошли слухи, что она забрала назад Хиос и Сардинию. Она так же захватила Тикос. Мы хотели бы надеяться, что это удовлетворит ее, но нет никаких признаков того, что она отводит свою армия из предгорья. Наше предложение мира было отвергнуто. Торговля между Аттолией и Сунисом остановлена, и мы должны готовиться к суровой зиме. В конце лета начнутся бури, корабли встанут на якоря в гаванях, и мы должны быть готовы защищать оба фронта до зимы, пока снег не закроет перевалы.