Царица Савская
Шрифт:
Глава девятая
Женщина способна совершенно извести себя за один только год. Царица — тем более, особенно когда у царицы тяжело на душе.
И мне совершенно не нравилось то, насколько я нервничаю. Потому что мое беспокойство придавало значимости всем рассказам об этом царе, израильтянине Соломоне.
Если хоть малейшая часть рассказов была правдива, в частности, крепкий союз с Финикией и Египтом — с последним помянутый царь буквально делил ложе, — я знала, что не могу позволить себе спокойно молчать. Одно неловкое движение любого из
В течение следующих восьми месяцев я шесть раз призывала Тамрина к себе во дворец.
Это был год его отдыха, когда другие, меньшие караваны отправлялись с теми же товарами на север, лишившись престижа главного торговца их царицы, который доходил дальше и пребывал в пути гораздо дольше.
Зимой он отправлялся в долгий путь, на несколько месяцев. Месяцев, которые проводил в оазисах возле тракта, в Иерусалиме, возможно, что и в Дамаске. А затем был обратный путь, снова на много месяцев. И вновь, после почти целого года передышки, зимой он выступал с караваном.
В первый раз, когда я призвала его, он преподнес мне в подарок другой свиток.
— Последние изречения их царя, — сказал Тамрин. И подарил также маленькое чудо: статую финикийской богини Астарты, сидящую на троне и держащую в руках кубок.
— Это та, кому поклоняются финикийцы? — спросила я.
— Да, богиня плодородия, секса и войны. — Тамрин помолчал. — Полагаю, что это одно и то же.
Я рассмеялась.
— Но ты ведь не дошел до самой Финикии…
Он покачал головой.
— Я купил статую в Иерусалиме, где эта богиня также многим известна.
— Людям бога, который говорит «Аз есмь»? — продолжила я с притворным ужасом.
— В том городе знают больше богов, чем храмов в самой Сабе, — ответил он.
— Но что же она делает? Она прорицает? — С того самого дня на поляне я не могла больше смотреть на жертвенные миски, как прежде.
— Нет. Ты увидишь, царица. Вот сюда, в полость, наливается теплое молоко. Попробуй, и ты увидишь маленькое чудо.
В ту ночь я читала последние изречения израильтянина. О госпоже Мудрости и ее противоположности, Глупости. Как же он меня раздражал!
Чтобы отвлечься, я вспомнила о статуе Астарты и попросила Шару принести подогретого молока. Шара стояла за моим плечом, когда я наливала молоко в идола и устанавливала его обратно на стол. Несколько долгих минут мы вместе смотрели на идола, как глупые козы, пока наконец первая капля, затем вторая, третья не появились на кончиках ее грудей и не закапали в чашу.
Мы вместе рассмеялись, и я рассмотрела статую, заметив две дырочки там, где были ее соски.
— Вот оно что, они залепили их воском, — сказала я, — а теплое молоко его растопило!
Шара то и дело смеялась в ту ночь, еще долго после того, как я поставила статую на полку к моим домашним идолам.
— Расскажи мне историю о рае, — сказала я, когда в следующий раз призвала Тамрина. И он вновь повторил мне рассказ о первом мужчине, созданном из земли, и первой женщине, сотворенной из его ребра. О змее, который сказал женщине, что та не умрет, если съест священный фрукт.
— Разве не
— Их истории кажутся мне странными, — ответил Тамрин, качая головой. — Одно я знаю наверняка: я собственными глазами видел, как царь разбирает невозможные судебные иски. К тому же он сам говорил мне, что в ночь, когда он принес тысячу жертв всесожжения, бог пришел к нему во сне и спросил, какой дар царь желает от него получить. Он попросил мудрости и проницательности, чтобы править своим народом, на что бог ответил, что даст ему также богатство и власть, которых царь не стал у него просить. Оттого говорят, что царь способен читать в сердцах людей, как это могут делать только боги. Что он понимает природу и животных так, как недоступно обычному человеку, — даже пауков, саранчу и рабочих муравьев. Кое-кто из простого народа верит, что царю известен язык деревьев, птиц и даже рыб.
Я фыркнула.
— Что же это за невозможные дела? — Мне вспомнилась кровная вражда, разбираться с которой приходилось мне, в моем зале, поскольку высшие советы враждующих племен, как и высокородные советы соседей-сородичей, не справились с задачей.
— Две проститутки, моя царица. Скандальная история.
— Тогда я точно должна ее услышать.
— Обе родили младенцев, но один из детей ночью умер. Обе явились на царский суд, пытаясь поделить оставшегося ребенка. «Она ночью навалилась на своего ребенка во сне и задушила его», — сказала первая проститутка. «Нет, это она убила свое дитя и забрала моего ребенка, назвав своим», — ответила вторая. И как же царю узнать, кто из них лжет?
— Царь мог заявить, что отбирает дитя для храма, — сказала я. — Тогда у лживой матери не было бы ребенка. А настоящая нашла бы утешение в том, что он посвящен божественному служению, за что она получит затем благодарность.
Торговец склонил голову.
— Как скажешь. Но этот царь велел одному из стражей вытащить меч и разрубить младенца — отдать по половине каждой женщине, как спорную ковригу хлеба.
— Ах!..
— Одна из женщин сказала, что это справедливо, а вторая рухнула на колени, умоляя отдать ребенка другой.
— И так он узнал настоящую мать.
— Да.
— Ответь мне: у этого мудреца действительно сотни жен? — спросила я, приподняв бровь.
Тамрин улыбнулся.
— Действительно.
Каждый раз, вновь призывая его во дворец, я становилась все требовательнее.
— Расскажи мне еще раз историю о его отце и матери.
И он рассказывал, терпеливо, как будто в первый раз, о том, как отец царя подглядывал за женой одного из своих людей, когда та купалась на крыше. О том, как он послал за ней, как сделал ей ребенка, а затем, когда ее муж вернулся с войны, приказал ему возлечь с ней, но муж отказался делать это, пока его люди были на поле боя. После чего царь поставил его в первую линию бойцов, где тот и погиб.