Царица Савская

Ли Тоска

Он поймал мое лицо в ладони.

— Я не могу есть. Я не могу спать…

— Потому что занят своими женами, — тихо сказала я. Но он не позволил мне отстраниться.

— Разве? Я отправился увидеть Ташере, но отсутствовал, даже когда ел за ее столом, и она обозлилась. Я посылал за моими женами… Но я не могу говорить с ними о том, как Иеровоам растоптал мое сердце — и теперь я должен убить его, если снова когда-то увижу! С моими женами я могу быть только царем, я не могу плакать в компании моего совета или братьев.

Мудрость

была мне дарована. И я тратил ее, как золото. Но ты… ты искала мудрости. И расходовала разумно, как сын, рожденный не у богача, но у бедного и своим трудом добившийся состояния. Я сын богача. Но тебя осыпали милостями боги. Как такое возможно? Тебя, что поклоняется луне! Теперь ты тоже меня покинешь. А я дам тебе все, что ты пожелаешь. И что получу взамен? Я преследовал тебя, и ты скрывала от меня лицо. Я приходил к тебе с аргументами споров, и теперь я все проиграл.

— Ты не проиграл, — прошептала я. — Ты получил то, что не мог получить от жены по расчету, от вассала и от любого другого, кто называет тебя царем. Ты искал меня, потому что я не одна из них. Ты спрашивал меня о любви. Да, меня любили. Чудесно. Сильно. Беззаветно. Но что есть любовь для той, которая больше всего на свете жаждет, чтобы ее… поняли?

Он спрятал лицо в ладонях.

— Как я могу отпустить тебя в Сабу? Я отпугнул тебя своими требованиями. Всем, чем пытался удержать тебя рядом с собой. Ты, уничтожившая меня…

— Я, любящая тебя. — Не идеально, эгоистично и беззаветно.

Он поймал мою руку и, сжав ее в пальцах, сказал:

— Тогда не уезжай. Хотя бы пока что. Останься.

Он подвел меня к креслу и усадил, опустившись передо мной на одно колено.

— Останься, и я отдам тебе всего себя. Если только позволишь служить тебе.

— Я останусь, — ответила я. — До зимы.

Он опустил голову мне на колени.

И так мы сидели очень долгое время. А когда он поднял на меня взгляд, я потянулась к своей вуали и позволила ей упасть.

Он притянул меня на пол дрожащими руками, и пальцы его трепетали, как крылья бабочки, касаясь моей щеки, затем и губ, нежно их раздвигая. Он целый час прослеживал линию моего подбородка, а после шею, изгиб плеча. Он помедлил, и когда я не оттолкнула его, прикоснулся ко мне нежно, нерешительно, словно мальчик, а затем со свободой любовника, лаская меня через платье.

Его рука обвилась вокруг моей талии, мои пальцы гладили его бороду, арку его брови, и наконец я прижалась губами к его губам. Он выдохнул, а я вдохнула этот тихий звук откровения.

Ушла я довольно скоро, сломленная и обновленная, а сломленный царь следовал за мной по пятам.

На следующий день я послала ему всего одно сообщение:

Я заколола жертву, растворила вино свое, и приготовила у себя трапезу, и отослала служанку прочь.

Это были не мои слова, а его, часть его писаний о госпоже Премудрости.

Я отправила

своих девушек в лагерь, наблюдать за жертвоприношением. Они забрали с собой всех женщин моих покоев, и остались лишь Шара и Яфуш.

Царь пришел ко мне поздним вечером.

Он вошел в мои покои и оглянулся, словно очутился не у себя во дворце, а в ином, незнакомом мире. Ковры из моего шатра и те, что были мне подарены, устилали пол внешней комнаты, а самый роскошный из них лежал под копией моего трона, покрытого леопардовой шкурой, на которой я сидела у себя во дворце. Рядом с троном на широкой подставке стоял мой маркаб, символ моей власти.

Царь замер перед ковчегом, затем протянул руку, чтобы коснуться его.

— Это тот самый маркаб, на котором ты ехала в битву за трон, — сказал он, любуясь, и пальцами проследил золотой листок, пушистый кончик страусового пера, совсем как я, когда впервые его увидела.

— Тот самый. — Я не надела вуали и украшений. Подобное оружие было забыто.

— Ты говорила мне раньше, что уезжала втайне. Разве твои советники не заметили исчезновения ковчега?

— В моей личной комнате остался другой, похожий, а настоящий отправился в путь со мной.

Он размышлял об этом, переплетя наши пальцы, а затем его взгляд обратился в сторону моего трона. Я принимала на нем нескольких посетителей и решала несколько споров — в том числе и между раненым старшиной и владельцем верблюда, который его ударил. Старшина навсегда охромел, но целители Соломона оказались умелыми, оттого он не умер и даже не потерял ногу.

Он подвел меня к алебастровому сиденью.

— Я хочу узнать, каково это — видеть тебя восходящей на трон Сабы. Хочу увидеть собственными глазами.

Я лукаво улыбнулась и прошла мимо него, чтобы сесть, царственно выпрямив спину, и положить руки на подлокотники.

— Трон в моем зале больше этого. За ним огромная серебряная луна, а к нему ведут три ступени высокого возвышения. — Я жестом обвела стены вокруг. — И двадцать восемь алебастровых дисков установлены высоко на стенах. По ночам они сияют белым, как луна… и золотым, как солнце, сияют днем, от рассвета до самого заката.

Он отступил на шаг, а затем, к моему величайшему удивлению, встал на колени. Он не говорил, лишь медленно подался вперед, поцеловать пальцы моих ног, проследить витиеватый узор, нарисованный хной до лодыжек.

Я закрыла глаза, когда пальцы царя скользнули в мою сандалию, чтобы погладить чувствительный свод стопы.

Чуть позже мы вместе шагали мимо идолов Алмакаха, Ашераха, Тота и Нейт в моей внутренней комнате. Он остановился, разглядывая диванчики с шелковыми покрывалами и подушками, курильницу в форме горного козла.

— Где ты садишься, когда отдыхаешь? — спросил он. — Здесь?

И подошел к одной из низких кушеток.

— Да. Там.

— Тогда и я лягу здесь.

— Нет, — ответила я. — Ложись рядом со мной.