Царская невеста
Шрифт:
Не знаю, что больше помогло. То ли обет моего стременного, то ли заботы самоотверженной сиделки – неутомимой дочери Корзунихи смешливой юной Наталки, безотлучно пребывавшей подле, когда меня привезли на Бор, в мое поместье… А может, дружные, горячие и самые искренние молитвы всех жителей села – понятия не имею, чем уж я так пришелся им по душе. Или особые молебны по воскресеньям за мое здравие, введенные старым священником и отмененные лишь в день, когда я впервые вышел во двор терема? Не знаю. Наверное, все понемногу плюс собственное здоровье, которое не подвело.
Встал я на ноги в день памяти святого Тита – сорок три года назад именно в этот день, 25 августа 1530 года, родился нынешний царь Иоанн Васильевич. Теперь, можно сказать, родился я. Правда, уже сбиваюсь, в какой по счету раз.
Прогулка по терему была короткой – несколько минут, да и ту я осуществил лишь благодаря Наталке и Тимохе, которые бережно поддерживали меня под руки. А вот косточки мои согревало уже осеннее солнышко. Мягкое и ласковое, оно пришлось мне даже больше по душе, нежели летнее, жаркое и жгучее.
Всю первую неделю сентября я усиленно входил в рабочую колею. Проверил отчетность Дубака, отметив про себя, что хитрован конечно же украл, но в меру. Как видно, оставленный за старшего вместо Тимохи степенный ратник Митрофан свое дело знал туго и разгуляться ему не дал, а потому закроем глаза и будем считать небольшую недостачу большим материальным стимулом.
Поблагодарив священника за заботу и неустанные молитвы за мое здравие, я от всей души поддержал его в стремлении обучать сельских детишек грамоте и пообещал, что дам денег и на бумагу, и на прочее. Заглянув в амбары к вдовицам, мысленно пометил себе, что надо прикупить зерна – пусть лежит в моих закромах как общественный резерв на весну, чтоб никто не умер с голоду.
Плотники не подвели, воздвигнув сказочную красоту – настоящий терем-теремок с фигурными башенками по углам и флюгерами-петушками на каждом из башенных шпилей. Скаты крыш поражали причудливостью и многообразием форм. Рамы окон, как я и заказывал, сделали вдвое больше обычных, отчего внутри терема, во всяких там многочисленных светлицах, опочивальнях и горенках, было непривычно светло.
Вся необходимая на первых порах мебель тоже имелась – они не забыли соорудить и письменный рабочий стол с множеством ящичков, и что-то вроде гардероба, выстругав из липы даже плечики для одежды. Разумеется, все это вначале было вгрубую начерчено мною – малевал как умел, – но они не просто поняли мой замысел, а еще и украсили каждую вещицу резьбой, даже плечики.
Ну и я тоже не поскупился, расплатившись по-царски. Оговоренную плату, выданную им старостой, я удвоил из своих денег, а помимо этого каждому из мастеров досталось в виде премии по три золотых дуката. Подмастерья и стряпуха Корзуниха получили по одному, а Наталке я вручил золотые серьги с жемчугом, накинул на ее плечи теплую шубку, а на голову платок, богато расшитый золотой нитью.
На прощальном банкете, устроенный мною бригаде плотников, было выпито много хмельного меду, но еще больше сказано теплых проникновенных слов с обеих сторон. Расчувствовавшийся не на шутку Калага, вспомнив, что сегодняшний день Рождества богородицы именуют еще и Поднесеньевым днем, пожелал мне помимо всего прочего поскорее ввести в терем пригожую хозяюшку-княгиню, такую же добрую и душевную, как и сам князь, чтоб на следующий год мне было кого угощать.
И тут меня словно что-то кольнуло в сердце. Не от воспоминаний, нет. Какое-то недоброе предчувствие разом нахлынуло, подобно морской волне окатило с головы до ног, после чего сразу исчезло, словно его не было вовсе. Но мне хватило и этого. На следующее утро я отправил Тимоху в Нижний Новгород выяснять вопрос с наймом ладьи.
Вообще-то собираться в путь было еще рано. По моим подсчетам, полгода траура заканчивались четвертого ноября, а до него чуть ли не два месяца. Но я рассудил, что после четвертого уже можно играть свадебку, тем более что там оставалось всего ничего до Филиппова дня [72] , а сразу после него начинался Рождественский пост, в который играть свадьбы на Руси считалось за грех. То есть лично для моей свадьбы зазор имелся всего ничего – десять дней, да и то из середины отметались еще три постных дня, среда и две пятницы.
72
День апостола Филиппа отмечался 14 ноября.
К тому же кое в чем меня просветил Годунов, и я теперь знал, что до свадьбы предстоит совершить кучу дел, поскольку мой тестюшка непременно будет требовать строгого соблюдения всех существующих обрядов. То есть после сватовства надо провести смотрины, а затем сговор, или рукобитье. Мало того, сам сговор назначался не кем-нибудь, а родителями невесты. То есть скажет мне Андрей Тимофеевич приезжать еще через полгода, и никуда я не денусь.
Про всякие прочие мелочи вроде осмотра дома, девичника и мальчишника, обрядового мытья жениха и невесты в бане перед самой свадьбой я умалчиваю – по сравнению с тем, что я перечислил выше, они уже не заслуживали особого внимания. Разве что подготовка к свадебному пиру. Тут тоже припахивало как минимум неделей, если не двумя.
Соблазняла и погода. Как раз началось бабье лето – самое время для путешествия по реке. Безоблачное небо было наполнено той сочно-густой синевой, которая бывает лишь осенью и весной, сухой воздух, густо настоянный на крепком сосновом аромате близлежащих боров, вдыхался как нектар. Плыть в такую погодку Волгой до Твери, потом Тверцой до Торжка, то есть почти весь путь по водной глади – сплошное наслаждение.
Вдобавок все старики, ссылаясь на многочисленные приметы, в один голос предрекали раннюю и суровую зиму. С одной стороны, для меня это было хорошо. Появлялась реальная надежда пировать тогда, когда за окном белым-бело, а не грязным-грязно. Зато с другой, если плыть, то только сейчас, потому что в октябре реки могут встать, а верхом на коне мне долго не выдержать, да я и сам это прекрасно сознавал. Конечно, имелся вариант отправиться к Долгоруким в возке, но куда это годится – жених прикатил на колымаге, как дряхлая развалина.
Казна моя несколько поубавилась, но оставалось в ней изрядно. Я ведь не случайно забрал ее из Москвы. Не всю, разумеется, – тысяча так и осталась у Ицхака, поскольку деньги в столице мне непременно понадобятся. А вот остальные предназначались мною не только для строительства хором в поместье. Для этого вполне хватило бы и нескольких десятков рублевиков. Но у меня появилась идея, которую я осуществил в первые же дни после своего приезда, то есть еще до вызова в Александрову слободу и полученного от остроносого ранения.
Вначале я поделил привезенное на две неравные части. В одну вошли имевшиеся у меня золотые монеты числом в тысячу. Ее предстояло разделить надвое еще раз. Половина предназначалась моим далеким друзьям. Увы, очень далеким. И не в пространстве – во времени.
Правда, свое послание я не только не замуровал в кремлевскую стену, как мы договаривались, но даже еще не написал, однако это всегда успеется. Зато деньги еще есть, а я себя знаю – могу и спустить, так что лучше распорядиться ими сейчас.