Царская невеста
Шрифт:
– Эва, яко ты ныне разошелся, – мягко попрекнул он меня. – Негоже столь много пить, коль за помощью идешь.
– Какой помощью, дедушка?! – Я почесал затылок, пытаясь припомнить его имя, но это оказалось мне не под силу, и печально повторил: – Ну кто мне сейчас поможет? Меня теперь никакая сила не выручит и ни одно чудо не спасет. Да и нет их, чудес, на белом свете. Повывелись. Остались сплошные пакости и гадкие неожиданности… Думаешь, камень твой – чудо? Как бы не так! – И я зло засмеялся. – Когда-нибудь придут сюда ученые мужи со своими…
– Говоришь, нет чудес? – строго перебил меня старик и посоветовал: – А ты на сапоги свои глянь.
Я глянул. Ничего особенного. Грязные, конечно, по самую щиколотку, а так сапоги как сапоги.
– Ты же сюда пришел с той стороны, где отродясь тропы не бывало, – пояснил он. – Трясина там непролазная. В народе ее так и кличут – Чертова Буча. А ты чрез нее перемахнул ныне, да так лихо – даже портов не изгваздал. Это как?
Я пожал плечами, неуверенно предположив:
– Наверное, все-таки есть тропа. Просто о ней никто не знает. Малюсенькая такая, у-у-узенькая. А мне просто повезло, что я на нее вышел и никуда не свернул.
– Очень у-у-узенькая, – передразнил меня старик. – Ажно в две сажени. Я ведь зрил, яко тебя шатало по у-у-узенькой.
– А тогда как? – равнодушно спросил я.
– Не ведаю, – вздохнул он. – Токмо доводилось мне слыхать, будто у кажного человека иной раз словно крылья за спиной вырастают, да такие могутные, что он и трясину перемахнет, и реку велику яко посуху одолеет, и акиян-море перешагнет. Разные они, крылья-то. У любви – одни, у злобы – иные, у веры – третьи. И кажные для разного назначены, смотря по тому, что сам человек желает.
– Мало ли чего желается, да не все из того сбывается, – тоскливо сказал я.
– А коль хотишь, чтоб сбылось, пошли – сызнова жиковинку твою заговорю, токмо теперь на чудо. А ты, егда времечко придет, камню на пальце свое желание передай, – посоветовал старик. – Он у тебя и впрямь непростой – сам силушки не имеет, но взять ее, коль дадут, сможет. Да и выплеснуть без остаточка тож сумеет, коль его хозяин в том великую нужду испытует.
– Это мне уже говорили, – проворчал я. – И про царя Соломона, и про каббалу, и про мой путь Победителя к Любви. Только проку от того, как…
– Так что, нужно тебе чудо ай как? – снова нетерпеливо перебил меня старик.
Я вздохнул. Ну что ему сказать – темному лесному жителю? Что бывают в жизни ситуации, когда пускай ты хоть и не сдался, но все равно уже не знаешь, как поступить, и чувствуешь себя словно в запертой комнате. Да что запертой – замурованной. И ты мечешься в ней, словно тигр в клетке, но решетка прочно заперта, перегрызть прутья не выходит, а пролезть между ними нечего и думать. От чуда бы я не отказался, но возможно ли оно без веры в него? Утопающий тоже хватается за что угодно, даже за соломинку, вот только я не слыхал, чтобы она кому-то помогла. Или все-таки попытаться?
– Пойдем, – решительно прервал мои колебания… Световид – вспомнил я наконец-то его имя, и от этого мне почему-то сразу полегчало. Даже чудно…
На первом же шаге мой сапог тяжело погрузился в волокна тумана, который словно ждал этого – торопливо заструился, суетливо путаясь у меня под ногами. Шагал я смело. А чего бояться? Самое главное я уже потерял. Пускай не совсем, но почти. Осталась только жизнь – экая ерунда. О ней и говорить не стоит… после таких потерь. А уж заботу проявлять и вовсе глупо. И я вышагивал за стариком след в след – уверенно и даже горделиво.
А вот и камень. Стоит, родимый, никуда не делся.
Памятуя о том, что со мной творилось в прошлый раз, я сразу же, не дожидаясь команды старика, стащил с пальца перстень и положил его на камень.
– Э-э-э нет, милый, – усмехнулся тот. – Так сделать тебе в ту осень можно было, когда тебе его на Авось заговаривали. Бог удачи подслеповат – кто лал взденет на свой перст, к тому и придет. А ныне ты чуда жаждешь, потому камень должон все время при хозяине быти, а стало быть, придется терпеть. Возможешь?
– Возмогу, – сказал я не колеблясь.
– Быть по сему, – произнес волхв.
Голос его был на удивление каким-то скучным и равнодушным, словно он не поверил, будто мне удастся выстоять. А зря. В тот раз душа у меня так не болела, и потому тело столь сильно отреагировало на испытание. Сейчас же произошло совсем иное, по принципу: «Хочешь заглушить зубную боль – отруби себе руку».
А тут не рука – куда хлеще. Мне ж эти новости о Маше, как нож в сердце, так что я уже ничего не боялся.
Вдобавок это мне тогда было неведомо, с чем придется столкнуться, а сейчас я имел ясное представление, что именно меня ждет, и был к этому готов. Настолько готов, что даже несколько удивился, когда все закончилось и Световид, уважительно посмотрев на меня, указал жестом, чтобы я убрал руку с перстнем от камня. По-моему, в тот раз, год назад, было гораздо больнее, а сейчас я даже толком не ощутил ни судорог, ни давления на уши, ни тошноты, ни прочего.
Саму руку, правда, жгло и сегодня, да так, что поневоле захотелось заорать во весь голос, но я опасался перебить Световида и терпел молча, находя в этом даже какое-то своего рода извращенное наслаждение: «Пусть мне станет хуже! Пусть!» Мои губы кривились от жгучей боли, но я стойко держался, попутно успевая краем глаза отметить, как туман вокруг меня редеет, разрежается и воздух становится прозрачным и морозно-ломким, как сосулька.
А потом как-то сразу все закончилось. Обошлось без ослепительных вспышек, громовых раскатов и прочих видео– и шумовых эффектов, хотя они, на мой невежественный взгляд, просто обязаны сопровождать любое приличное колдовство. Поэтому я убрал руку не сразу после жеста волхва, продолжая стоять и тупо глазеть на перстень, который выглядел точно так же, как и полчаса назад.
– Снимай длань-то, – нетерпеливо напомнил Световид и ободрил: – Да не боись, вход я затворил прочно, так что не выскользнет твое чудо.