Царские забавы
Шрифт:
Без промедления по кругу ходила братина, которая соединяла между собой бояр и стольников. Каждый из присутствующих поднимался перед честным пиром сказать государю здравицу.
Государь выслушивал пожелания постно — кивнет едва и обмочит губы в вине: какое веселье, если Марфа Васильевна хворая.
В дальнем конце стола расселись московские дворяне, которые без конца потешались тычками и, если бы не строгий государев взгляд, поразбивали бы друг другу лбы медными кружками.
Иван Васильевич едва сдержался, чтобы не отведать кубок медовухи, которая, он знал, была очень крепкой
Отставил самодержец кубок и повернулся к государыне.
— Не душно ли тебе, Марфа Васильевна?
— Нет, Иван Васильевич, хорошо мне, — едва отвечала царица.
— Может, в горницу желаешь?
— Досидим, государь… Уйдем, когда положено, — слабо отвечала царица.
Приспело время ступать за постелью; от тестя к государю пришел старший слуга и зашептал в самое ухо:
— Государь, скажи, куда заезжать с постелью? Может, сенцы подготовить?
— Готовь.
— Государь, окажи честь, позволь мне довезти твою постелю, — встрепенулся Малюта.
— Ступай! — подняв руку, отпустил любимца Иван Васильевич.
Свахи уже с утра прихорашивали государеву постель: просмотрели не одну дюжину наволочек и простыней, но никак не могли отыскать нужного рисунка.
Все не то!
Вышитые всюду на покрывалах петухи и куры подходили больше для постных дней супружеской жизни, а бабы искали для молодых праздника. Покопавшись в постельном хозяйстве Василия Собакина, бабы отыскали то, что требовалось: на простыни было соткано солнце, на наволочках облака, а одеяло голубое, словно безоблачная высь. Окунется государь в постель с милой — солнышко их согреет, а небо приласкает. Перины выбраны мягкие и могли укутать государя с головой. Укрыли постелю покрывалами, перевязали атласными лентами и стали ждать приезда дружки самодержца.
Малюта Скуратов выехал на купеческий двор во всем торжестве: кафтан на нем золотой, тегиляй бархатный, впереди — три пары конных мужей, а рядом, по обе стороны, ступала дюжина пеших рынд, вооруженных топорами. Всякому могло показаться, что прибыл государев любимец не за брачной постелью, а чтобы вытравить ехидного недруга, спрятавшегося в купеческих комнатах.
— Отворяй ворота! Посланцы государевы едут! — заорал Григорий Лукьянович.
И не такие крепости доводилось брать Скуратову-Бельскому, не было в Москве двора, что посмел бы не отомкнуться на громкий ор думного дворянина. Заскрипели петлицы, собрались в гармошку створчатые ворота, и появились резные, обитые бархатом сани, запряженные парой сивых лошадок.
У купеческой свахи язык был с перчинкой — одернула баба пятерней приставший к заду подол и отвечала скоро:
— Ждем мы вас, гости дорогие! Постель для государя подготовили мягонькую, простынки на ней атласные, а любиться им на ней будет ой как сладенько!
Баба для пущей верности закатила глаза, вытаращив к небу бельма, и, глядя на полную фигуру свахи, каждый из мужей охотно поверил в то, что в любви она ведает немалый толк.
Постель возвышалась на санях огромной горой.
Залез постельничий на облучок, укрепил на самом
— Поторапливай! Государю не терпится купеческие простыни помять.
Постель из дома купца Собакина выезжала торжественно, окруженная не меньшей заботой, чем царь во время выезда к моленьям: впереди и позади ехали вооруженные стрельцы, а по бокам от саней шествовали рынды.
За санями с постелью в одноконной дуговой упряжи спешила сваха в наряде — летник желтый, а шубка красная; держалась баба с важностью, как будто именно ей суждено провести на государевой постели бедовую и шальную ночь.
Григорий Бельский по случаю праздника въехал на государев двор верхом. Спешиться думный дворянин не спешил, на виду у всей челяди гарцевал на аргамаке, дожидаясь саней с постелью, а когда наконец они прибыли, Малюта распорядился, важно насупившись:
— Молодцы, возьмите постель государеву и снесите ее в сенцы, — и первый ухватил за самый край пуховую перину.
Дружки, рынды подняли постель на головы и чинно, шаг за шагом, стали подниматься по Благовещенской лестнице.
Малюта Скуратов появился в Пьяном покое только после четвертого блюда. Он был хмельной и довольный, великое свершилось — постель уложена в сенцы, у изголовья выставлены Поклонный крест и иконка, в ногах накрыт стол, на котором в большой гусятнице прели жирные куски дичи с яблоками, в кувшинах вино красное и белое, а еще горбушка хлеба и пресный сыр.
Простая еда, как раз для пира перед брачной ночью.
За занавеской кумган с водой и медный таз.
— Иван Васильевич, готова постеля, тебя с государыней дожидается, — сказав, холоп растворился среди тысячи гостей, заняв в самом конце стола незаметное место.
Самодержец поднялся вместе с государыней, заставив угомониться развеселившихся дворян; унялся степенный разговор старших бояр. Тихо стало в Трапезной.
Государь поклонился на три стороны и заговорил ласково:
— Кушайте, гости дорогие, не пеняйте на меня за мое убожество. Ешьте, что бог послал, а мне с государыней отдыхать пора.
— Доброй ночи тебе, Иван Васильевич, — гости поднялись с лавок.
Поклон их был глубок, а многие не разогнулись совсем, так и пали мужи под стол, сраженные свадебным хмелем.
— А вы, гости дорогие, приходите в Трапезную завтра угощаться. Будем ждать вас с нетерпением, — голос у государя был приветлив.
— Ждем мы вас, гости, — едва вымолвила государыня.
Иван вышел из-за стола, следом ступала Марфа Васильевна. Обступили ее боярыни, укрыли покрывалом, оберегая государыню от дурного взгляда, и повели в Постельные покои.
У самых дверей дежурили два постельничих, сжимая в руках пудовые свечи. Пламя от дыхания билось неровно и бросало длинные тени.
— Государь, может, помощь наша нужна, чтобы государыню принарядить? — осторожно справилась сваха.
Оглядел Иван Васильевич жену — ну чем не березка подле величавого дуба, приникла ветвями к его стволу и обрела покой.
— Сам я справлюсь, боярыни, чай не малой! Ступайте себе восвояси, — распорядился Иван Васильевич. — Позову я вас, коли нужда придет.