Царские забавы
Шрифт:
Но особенно Петр Темрюкович окреп в тот период, когда государь стал выказывать свое расположение к шурину. Царь стал отличать его среди многих холопов, чиня обиду родовитым боярам, сажал во время охоты черкесского князя подле себя или доверял встретить именитого посла. И с трудом верилось, что шесть лет назад Иван Васильевич с неохотой возвеличил Петра до стольника. Трижды, вопреки желанию ближних бояр и самого митрополита, государь оставлял на Петра Темрюковича Москву, когда отправлялся к святым местам. Именно тогда черкесский князь показал характер, осмелившись в
Князь Петр был едва ли не копией своей сестры: злопамятный, мстительный, он не прощал даже малейшего неуважения к своей персоне и, заприметив в коридоре кого-либо из дворян, посмевших не отвесить царскому шурину поклон, заставлял кланяться строптивца до тех самых пор, пока у того не отваливалась шея.
Совсем скоро государь передал князю опришный Конюшенный двор, и Петр стал заправлять в приказе так умело, как будто всю жизнь там служил. Казалось, многие хлопоты были для черкесского князя только в радость: он не уставал проверять сани, следил за добротностью овса и смотрел за тем, чтобы лошади были сыты и не хворали.
Провинившихся князь наказывал сурово: выставлял на позор в колодках на базарной площади, повелевал хлестать плетью особенно нерадивых, а то и вовсе отправлял в темницы.
Потому порядок на Конюшенном дворе был таким же добрым, как в соборном храме, а сам Петр Темрюкович был пастырем Конюшенного приказа.
Иван Васильевич оставался доволен своим выбором.
И раньше Конюшенный двор не был в запустении, и при Захарьине бока лошадей лоснились от сытости, но сейчас князь Петр сумел придать двору какой-то особенный колорит, даже навоз, казалось, дышал запахом горных трав.
Вместе с крушением царицы Марии бояре дожидались опалы и на Петра Темрюковича, но скоро стало ясно, что государь по-прежнему держал подле себя черкесского князя и частенько обращался к нему за советом, как если бы шурин был его сотоварищем.
Государев гнев не коснулся черкесского князя, когда один за другим пали под топором Никитки-палача полюбовники и единомышленники царицы. Лишь дохнуло на Петра Темрюковича царской опалой, когда сдох любимый аргамак государя, целую неделю он запрещал показываться шурину во дворце, а потом неприязнь позабылась.
Со смертью царицы Петр ослабел, но не настолько, чтобы ковылять побитой клячей, доставляя своей неровной походкой удовольствие ворогам; он как богатырь Микула Селянинович, которого любит мать сыра земля, и от падения становится только крепче. Он еще оставит позади себя завистливых бояр и ступит во дворец господином.
Однако интерес государя к Петру помалу угасал, и скоро князья Шуйские и Кубенские потеснили чужака в Боярской думе, а потом Морозов, не спросясь, посмел сесть на его место.
Петр Темрюкович понял, что худшее ожидает его впереди, когда государь надумает ожениться вновь, вот тогда царицыны родственники позанимают не только все приказы и дворы, но с радостью вытряхнут из стольного града прежнего конюшего.
Потому сватовству великого государя Петр Темрюкович противился всяко.
Смотрины царских невест посеяли в душе князя Петра смятение.
И когда Иван Васильевич среди многих красавиц остановился на Марфе Собакиной, черкесский князь облегченно вздохнул.
Петр хорошо знал отца Марфы, купца Василия, который частенько появлялся на царском дворе. Степенный новгородец был один из доверенных лиц самодержца, и государь частенько поручал ему прикупить в заморских странах всякого товару. Чаще всего это были украшения для дворца и карманные часы, к которым Иван Васильевич имел особую охоту. В плату за это Иван Васильевич снимал с купца многие пошлины, от чего новгородец богател несказанно и во хмелю любил бахвалиться, что при желании мог бы скупить половину новгородской земли.
Иной раз купец появлялся во дворце со своей красавицей дочерью, на которую невозможно было не обратить внимания — девушка была такой же яркой, как царственный венец.
Последние годы Василий Юрьевич пребывал в основном в Москве, в это время и сошелся он близко с царским шурином, только в редкий день Петр Темрюкович не являлся к Собакиным и не справлялся о здоровье хозяина. И, поглядывая на красивую девицу, князь хохотал:
— Жаль, что Коран запрещает иметь более четырех жен, а то взял бы твою Марфу пятой.
Марфа тоже привыкла к Петру, к его озорному и плутоватому характеру. Князь мгновенно заражал своим весельем не только угрюмого Василия, но и челядь, что обожала Петра Темрюковича как родного и спешила откупорить для брата царицы лучшие французские вина.
Князь никогда не приходил без подарков, щедро одаривал Марфу атласом и шелком, а порой, в награду за целомудренный поцелуй, награждал куньими шубками.
В этот раз Петр Темрюкович тоже явился не с пустыми руками; бросил огромному цепному псу кусок свежего мяса, заставив его смиренно прогромыхать тяжелой цепью и скрыться в будке; приказчику подарил шапку из волчьего меха, а Марфе Васильевне на серебряном блюде поднес засахаренных персиков.
— О том, что ты сладкое любишь, красавица, не только я знаю, об этом и государь-батюшка наслышан. Дал он мне эти персики и говорит: «Передай поклон от меня моей любушке, и пусть отведает кушанья с царского стола, а затем государя своего добрым словом помянет».
Навстречу гостю вышел сам хозяин дома.
— Проходи, князь, в горницу, сегодня у нас радость большая — отпустил государь Иван Васильевич царицу погостить в отчем доме. А мы уж расстарались! Стол приготовили, белыми скатертями укрыли. И государево угощение Марфе Васильевне в самую пору будет. Вылетела лебедушка из родного дома, лететь ей теперь в царские хоромы, — но вместо грусти в словах Василия Юрьевича сквозила едва сдерживаемая радость. — Теперь батька для нее не хозяин, государь-муж для нее господин. Растишь, растишь девоньку, а она упорхнет птичкой из родного гнезда, только крылышками на прощание помашет.