Царский угодник. Распутин
Шрифт:
У Дуняшки неожиданно плаксиво скривилось лицо:
— Ай куда идтить ночью надумали? Пить небось?
— Есть одно дельце, — неопределённо пробормотал Распутин.
— Может, не надо? Это...
— Что «ето»? — передразнил Дуняшку Распутин, побрызгал себе на бороду из пузырька чем-то душистым — особыми пахучими каплями, которые давал «старцу» доктор Бадмаев. Это был не одеколон (О де Колон) и не душистая брюссельская вода, а что-то ещё. Что — Дуняшка не знала. — «Ето»...
— Боюсь
— Сегодня можешь не бояться.
— Ну как же... — Дуняшка приподняла одно плотное, круглое, пахнущее кухней и потом плечо, — времена страшные наступили.
— Война, — пробормотал Распутин и снова побрызгал себе на бороду душистой жидкостью — верный признак того, что «старец» готовится к встрече с дамой и очень хочет ей понравиться.
Если бы его спросили сейчас, как он относится к Феликсу Юсупову, Распутин ответил бы коротко: «А никак!» Он действительно относился к Юсупову никак, хотя при встречах обхаживал его, говорил добрые слова — делал это «старец» в расчёте подобраться к богатствам Юсупова и к его жене Ирине, — а так ни зла не было в этих отношениях, ни симпатии.
В своё время Распутин был против женитьбы Феликса на ослепительной Ирине Романовой. Ирина, великая княжна, племянница царя, очень нравилась «старцу», так нравилась, что во рту у него становилось сухо при мыслях об Ирине, Распутин шипел, словно перекипячённый чайник, щурился сладко, но к Ирине приблизиться боялся — она находилась за той самой чертой, за которой находились и государыня Александра Фёдоровна, и Вырубова. Вот если бы Ирина сама захотела познакомиться с ним поближе...
На это «старец» и рассчитывал.
Но Ирина упорно не замечала Распутина, и это злило его, вызывало некое щемление в сердце и желание во что бы то ни стало изгнать из неё беса. Не может быть, чтобы в такой красивой женщине не сидел бес!
Когда Феликс посватался к Ирине, «старец» не замедлил приехать к Александре Фёдоровне.
— А Феликс-то — порченый, — объявил он царице, — вынужден тебя, матушка, предупредить об этом.
— Ничего не понимаю, — проговорила та обеспокоенно, — что за порча? В чём?
— Я его лечил.
— И-и... что за болезнь?
— Болезнь, конечно, не самая страшная, но деток у него может не быть, вот какая досада.
Александра Фёдоровна, услышав это, невольно покраснела, потом, морщась, потёрла пальцами виски — вначале один висок, потом второй, затем взялась за голову обеими руками.
— И-и... Что же делать, отец Григорий?
— Как что? Подбирать другого жениха.
— И-и... — Александра Фёдоровна, продолжая мученически морщиться, повертела одной рукой в воздухе.
— Мама, я знаю, что говорю, — немного раздражённо, но продолжая сохранять прежний лёгкий тон, проговорил Распутин, —
— Боже, какая грязь! — не выдержав, воскликнула царица. — Кто подскажет, куда от всего этого спрятаться?
Распутин насупился.
— Не веришь, значит, мне?
— Верю, верю, но...
Романовы размышляли над предостережением Распутина довольно долго и, честно говоря, начали даже колебаться: а вдруг Феликс действительно порченый? — но устоять перед богатством Юсуповых не могли. Деньги в таких случаях всегда брали и будут брать верх. Богатство Юсуповых было больше богатства Романовых. Ирина вышла замуж за Феликса. С Феликсом Юсуповым всё было в порядке, напрасно «старец» говорил, что у него не будет «деток», — у Юсуповых вскоре родилась дочь.
Но вот какая штука — Ирина Юсупова всюду, где бы ни находилась, ощущала на себе взгляд «старца»: в Москве и в Крыму, в Финляндии на даче среди великолепных местных озёр и в Курской губернии, в личном имении Феликса. Она никак не могла от этого взгляда отделаться, жаловалась мужу и просила его:
— Ну сделай же что-нибудь! Я ненавижу этого старика!
Феликс обещал, но никаких шагов пока не предпринимал — знал, насколько влиятелен и изворотлив был «старец». Однажды он пожаловался Дмитрию Павловичу:
— Распутин как угорь, пока в задницу пробку ему не вставят да не расплющат голову веслом, он всё будет вертеться да к воде ползти. А как в воду втиснется, так и улизнёт.
Мастера, ремонтировавшие бывший винный подвал, выполнили свою работу на славу — помещение, в которое раньше вносили всякий хлам, пропахшее пылью, плесенью, ещё чем-то неуловимым, присущим, пожалуй, только старости, стало праздничным и нарядным, будто бомбоньерка. Пуришкевич, совершенно не склонный говорить «высоким штилем» и восхищаться красивыми безделушками, в том числе и крупномасштабными, и тот удивлённо качнул головой:
— А что, действительно бомбоньерка получилась! Очень изящная штука!
Итак, старый грязный подвал был обит нежной парчовой тканью, на пол была брошена огромная шкура полярного медведя, вычищенная до сахарной белизны, электрический свет был притушен, камин тихо потрескивал: в нём горели дрова. На винный столик поставили четыре бутылки вина — портвейн, марсалу, мадеру и херес. Все вина Распутин «уважал». Больше всего, естественно, мадеру. За бутылками стояло несколько бокалов — изящных, резных, из тёмного благородного стекла.