Царский угодник. Распутин
Шрифт:
Распутин перекрестился, бесшумно двинулся обратно, в спальню, ступая вперёд пятками. Пожалел о том, что до сих пор не купил себе револьвера; Муня Головина много раз советовала получить разрешение в полиции и купить револьвер — время-то надвигается опасное, шалого народа много на улицах и в домах, и приходящий секретарь Симанович, который посмышлёнее и попроворнее Лапшинской, тоже советовал, но что-то не лежала у Распутина душа к оружию; зайдя в пороховую лавку, он повертел в руках новенький бельгийский браунинг и отдал продавцу:
— Дорог больно!
— Есть и подешевле, — продавец наклонил блестящую,
— Не надо мне ничего, ни хуже, ни лучше, — сказал Распутин и покинул лавку.
А выходит, напрасно он отмахнулся от напомаженного продавца — револьвер-то надо было купить. Оружие делает человека храбрее, увереннее в себе. Даже несмелый, с трясущимися коленками человек становится смелым, когда в руке держит дуру, способную сделать в поросёнке дыру.
Ну если уж не револьвер, то хотя бы топор под кроватью надо бы держать. Распутин растерянно втянул сквозь зубы воздух. «А эта тля, что приходила вчера... Может, она сейчас что-нибудь учудит? Нет, револьвер надо обязательно купить, с револьвером спокойнее».
Он облегчённо вздохнул, когда услышал внизу лёгкие, почти летящие шаги, узнал их — у Лапшинской была особая, птичья походка.
— Ты где была? — спросил он, когда Лапшинская появилась в зале. — Что-нибудь случилось?
— Слава Богу, нет. Звонили от госпожи Лебедевой...
— И что же? — Распутин привычно пошевелил пальцами босых ног, вспомнив о вчерашнем, улыбнулся. Лицо осветилось изнутри, сделалось приятным, с черт исчезла жёсткость, глаза посветлели.
— Велели сказать, что будет приятный сюрприз, просили не отказываться.
— Ладно, от подарков таких женщин, как госпожа Лебедева, отказываться нельзя. — Распутин пошарил рукою в кармане брюк и выгреб горсть бумажных ассигнаций. — Ты вот что, Ангелина... Бери мотор, поезжай на вокзал и купи мне билеты до Тюмени.
— Сколько билетов?
Распутин наморщил лоб, соображая.
— Возьми четыре купе. Целиком четыре купе. Задача ясна? — по-военному спросил он.
— Так точно, — тоже по-военному отозвалась Лапшинская, взяла жёлтый кожаный портфельчик, положила в него деньги и через десять минут на автомобиле укатила на вокзал.
Оставшись один, Распутин достал из буфета номерную бутылку горькой крымской мадеры — благородного напитка, подаваемого только к высоким столам, потом, подумав, достал ещё одну бутылку, тоже номерную — «Слёзы Христа» — сладкого душистого вина, которое любил царь, налил в узкий хрустальный штофчик мадеры, выпил, сощурился довольно, в другой штофчик налил «слёз», также выпил махом и отрицательно покрутил головой:
— За что он эту пакость любит? Сладка уж больно! Так сладка и так липка, что помажь палец, приложи к носу — приклеится. Не оторвать, вот как приклеится — мёртво берёт. Йй-эх! Интересно, а что за сюрпризец приготовила госпожа Лебедева? — Он поднял бутылку со «слезами». — «Слёзы Христа» — это не вино — варенье! Если не запить — сдохнуть можно! — Он снова налил себе мадеры, похвалил: — А это — да, это вино. Совсем другое дело.
Сюрприз госпожи Лебедевой был необычен — в квартире Распутина появились два дюжих молодца с рыжими усами и бритыми затылками, наряженные в одинаковые костюмы, с одинаковыми шляпами, очень похожие друг на друга.
— Вы что, братья-близнецы? —
— Никак-с нет-с, — ответил один из молодцов, старший, — ростом он был на несколько сантиметров выше своего напарника.
Госпожа Лебедева, которой не понравилось пришибленное, угнетённое состояние Распутина — она уже прослышала и про странных нищенок, осаждающих квартиру «старца», — прислала Распутину двух охранников, наняв их в специальном бюро. Охранники владели приёмами бокса, ловкими подсечками, подножками, знали также тайны китайской борьбы, умели хорошо стрелять из револьверов, прыгать и бегать, читать по глазам мысли и угадывать желание хозяина.
— Спасибо, — растроганно пробормотал Распутин, — вот не ожидал... Действительно сюрпризец! — Он засмеялся тихо, расслабленно, подивился в эту минуту тому, что какой-то час назад его могли допекать разные страхи, по коже бегал мороз, кололся, в душе было пусто, а сейчас состояние совсем иное — возвышенное, будто у ангела, солнечное, лёгкое. И всё благодаря госпоже Лебедевой.
— И всё-таки, ребята, я откажусь от ваших услуг, — сказал он охранникам.
— Почему-с? — удивился старший, приподнялся на цыпочках, чтобы быть повыше. Распутин заметил это, усмехнулся, прикрыв рот рукой. — Всё уже оплачено! — сказал старший.
— Да разве дело в оплате? — высоким резким голосом проговорил Распутин. — Совсем не в этом! Не могу я, чтобы меня охраняли! У меня уже есть охрана, да и народ от меня отрекнётся. Сейчас люди ходят ко мне открыто, а когда вы будете — как станут ходить? — Распутин покачал головой. — А? Ясное дело — будут бояться. Нет, спасибо вам, — Распутин поклонился охранникам. — А госпоже Лебедевой я сейчас позвоню. Прямо при вас!
Он набрал телефон Лебедевой и тихим, в себя, голосом — разговора охранники не слышали, хотя стояли рядом, — объяснил ей, что сюрпризец хоть и хорош, но не может он принять охрану. Минуты две Распутин втолковывал это Лебедевой, потом повесил трубку и сказал охранникам:
— Всё! Ступайте, ребята, по домам. А я, пожалуй, буду собираться. Давно у себя в Покровском не был.
Через полчаса Лапшинская привезла билеты — она купила четыре купе в вагоне второго класса.
Слукавил Распутин либо забыл — у себя на родине, в Покровском, он был не так давно — весной, когда пространство бывает сплошь залито светом, снег блестит так, что глаза краснеют даже у лошадей — у бедных одров текут слёзы и мутнеют зрачки, воздух пахнет мочёными яблоками, льдом и свежими муксунами — сладкой обской рыбой.
Утренний выпуск петербургских «Биржевых ведомостей» тогда сообщил: «27 марта в Тюмень прибыл Григорий Ефимович Распутин. Он снял обычный свой костюм и теперь в шубе на дорогом лисьем меху, в бобровой шапке производит впечатление франта. Тюмень ещё не признает в Распутине ни пророка, ни деятеля, поэтому его приезд не вызывает ни встреч, ни толков.
День 27 марта Распутин провёл у своего приятеля господина Стряпчих, ездил по магазинам, больше по гастрономическим. Не обошлось и без поклонниц... Затюменские обыватели могли в доме Стряпчих видеть его пьющим чай на диване между двух барынек, из которых одна — пышная брюнетка со жгучими глазами, а другая — более пожилая, но не утратившая ещё следов былой красоты.